Николай Байтов - Любовь Муры

Петру до сих пор не ответила, представляю, как лихорадочно ждёт этот бедолага ответа. Не могу собраться.

12/IV.

Ещё вчера спланировали мы с Юлькой пойти со своими «наследницами» в Музейный городок (б. Лавра) и к Днепру. Не захотевши лазить по музеям (тянет к простору), мы часа 4 провели на днепровских крутосклонах. Они покрыты ковриками первой и такой ароматной травки; Днепр широко разлит, затопивши Слободку (место моего рождения) и Трухонов остров. Ида, увидевши бутоны первых фиалок, вопила от восторга. Опьянённые, вернулись с ней домой. Загорели за эти часы. Беспрерывно думала о тебе и по приходе с радостью увидела твоё письмо на столе. Почему ты идёшь «в гости» к Олёнушке и кто такой Фёдор, очевидно, её последнее увлечение? Кошечка моя, не раздражает ли тебя присутствие нервного человека (я говорю о Рахили), не действует ли она скверно на тебя? Ты не сердись на меня за эти вопросы.

Полученная от Петра (за всё это время) небольшая сумма денег — меня жжёт. Как неприятны деньги от чужого человека. Я уж привыкла быть самостоятельной и, если б не этот долг, жила бы совсем прилично. В почтамте «до востребования» действительно ожидало меня письмо от Костика. Он предлагает, выражая беспокойство о здоровьи, — путёвку на курорт. Укоряет, что не хочу ему черкнуть несколько слов и спрашивает, счастлива ли я с Петром. Осведомляется о Идочке. Я ответила ему благодарностью за беспокойство и обещала время от времени писать. Этот человек — пустое место, но всё же его слова «во мне всегда ты найдёшь преданного тебе друга», — если они искренни, меня немного подкупили.

Да, родненькая, недавно я почувствовала потребность полюбить. Некого. Все, кого я знаю, такой любви не вызывают. Но всё же —

Прогулка ослабила, и хочется спать, но стараясь превозмочь ненужную роскошь, я села за работу (новая статья в журнал). Проклятая голова не желает давать требуемых мыслей. Жаль, помимо производственной необходимости я имею в виду и гонорар…

Начала это письмо в 5 ч., а сейчас уже 10. Надо написать сестре и, может быть, настроить себя на письмо к Петру…

Креп-де-шин обещают выслать после 15-го. Если б ты знала, как огорчает эта невозможность быть прилично одетой. До сих пор не прибавляют мне жалованья, хотя обещают дать индивидуальную ставку. Всё это (подходит Ида и целует меня, я во время перерыва писанья подстригла её — довольно удачно) жилось бы совсем не плохо, если б не мой долг — он душит меня. Не буду хныкать, хочу думать, что выплачу летом и его. Больше мучит отсутствие решения о дальнейшем. Стремиться ли в Ленинград или же застывать тут? Скажи, детонька, что думаешь ты по этому поводу?..

Если не трудно, зайди, пожалуйста, в Наркомпрос и купи «Дошк. Воспитание» № 7. Этот журнал я выписала на год, но мне не высылают его, а он необходим и является настольной книгой каждой дошкольницы. Детка родная, пиши чаще, не забывай (если можешь) меня. Целую тебя горячо.

12 ч. — Вымучила письмо к Петру. Я себя презираю за то, что не говорю ему откровенно, а малодушно отмахиваюсь от этих мыслей…

15/IV. 12 час. ночи. Белая Церковь.

Родная, пришлось выехать на район. Сейчас сидела за прекрасно сервированным столом с собеседниками (белоцерковского происхождения), слушая перевранные арии, судорожно скрывая зевоту и усиленно расширяя слипавшиеся глаза — думала о тебе, голубка. Мысли о тебе никогда не оставляют меня. Таки пришлось выехать на район, но эта поездка носит иной характер, чем остальные. Ехала машиной, приём изумительный (обследование по распоряжению командующего Войска Украины), и работы здесь тьма…

16/IV.

Конечно, спать не пришлось. Рядом кашляли, на рассвете орали петухи и др. Сегодня выеду домой. Сделано не так много, как хотелось бы. Нет здесь темпов. Все странно медлительны, апатичны и нет горения. Отъехала всего лишь клм. 100 от Киева, а какая разительная перемена в жизненном укладе. Много уделяется внимания пересудам, склокам и др. прелестям проявления провинциальной рутины. Сейчас оденусь (ещё очень рано) и отправлюсь за 2 клм. Обследую ещё эту единицу, дам выводы и домой. Машина ждёт. Со мной (в бригаде) очень важная дама (она-то и достала машину!), толковая…

[ Конец письма отсутствует. ]

Киев. 16/IV. 10 час. веч.

Ксенёчек, сестричка дорогая!

Вот я и дома. Сегодня отправила тебе письмо из Б. Церкви и к вечеру машиной же уехала. Ехали очень быстро, в приятной беседе (очень культурным человеком оказалась моя спутница), время прошло совершенно незаметно. Как будто бы условились встречаться, но различные жизненные обстоятельства мне говорят о ненужности дальнейшего продолжения знакомства. Идуся долго ворковала и «слюнявила» меня поцелуями и словами примерно такими: «ах ты хорошенькая моя, Мурашечка дорогая».

Предвкушая радость чтения твоего письма, я сдерживала нетерпение, умышленно откладывая момент чтения после окончательного приведения себя в порядок, и только лишь почистившись и помывшись, я вползла в «заширмленный» свой уголок и там медленно процеживала его. Голубонька, как люблю тебя, не могу передать это обычными словами…

Таня вторичным письмом пишет: «сейчас момент неудачный, есть риск остаться на лето без работы. Мама очень взволнована твоей решительностью. Пока что сиди в Киеве и не делай глупостей. Какие причины заставляют тебя проявлять такую стремительность?» Более чем безотрадно…

Твои слова о Ленинграде кладут конец моей неопределенности. Я туда писать не буду. Остаюсь при «пиковом интересе». Писала тебе не раз, что жить так не могу, детонька, необходимо менять обстановку. Мне стыдно тебе говорить, но не хочу лгать и сознаюсь, что мечтаю жить без мамы, она раздражает меня невероятно (при жалости и любви к ней). Я с ней бываю груба, ловлю себя на этом, предпочитаю быть на службе, чем дома, и могу считать, что угла своего у меня нет. Люди в ея возрасте становятся, очевидно, большими эгоистами. Многие стороны мне утверждают об этом. Не успела я показаться домой, только перешагнула порог, как раздражение меня охватило. Вначале я сопротивлялась напору этих проявлений, а теперь предоставляю им существовать. Она ведь больна, и тем более я гнусна вместе с ними! Учитываю и это, но с холодным равнодушием.

Тянет к кровати. Я уж, детонька, писала тебе о содержании письма Костика. Письмо не вызвало никаких чувств. Это — конченный для меня человек, не интересный, сомнительный как товарищ, не порядочный человек. Хотелось бы написать и роятся всякие мысли о твоём отношении к мещанству, о твоём отвращении к нему, но усталость превозмогает, я хочу лечь. Две ночи плохо спала.