Николай Байтов - Любовь Муры

Сестричка моя, чувство благодарности о выказываемой твоей заботе относительно моего туалета распирает и без того «могучую» мою грудь. Говорю серьёзно, меня трогает эта забота. Напиши мне, пожалуйста, о цене на маркизет и др. тканей. Пожалуй, чёрный маркизет взяла бы и я. Креп-де-шин не бери, я всё его жду из указанного городишка. Хорошо, что не взяла белый креп-де-шин — этот цвет мне не подошёл бы. Предпочитаю тёмное со светлым оформлением. Целую, детонька родная, тебя крепко. Шлю тебе свою любовь. Твоя Мура.

18/IV. 1 ч. ночи.

Родненькая моя! Пишу в кровати. Нет сил писать (je suis au bout de mes forces). Часов 5–6 я высидела за тетрадью, переписывая статьи в газету и журнал. Взяла в кровать твоё письмо — я перечитаю ещё и ещё его…

Сегодня выходной день, а я так была занята работой. Это безумие… Ксенёк, знаешь, меня лично, также и учреждение, премировали по 1000 р. Достану эту газету и пришлю тебе («Красная Армия» назв. газеты). Как только получу эти деньги, я их, конечно, разделю между всеми сотрудниками. К такому решению я пришла не сразу, долго колебалась, — ты же знаешь, как нужны мне сейчас деньги, особенно с маминой болезнью (лекарства вздорожали на 300 %), но позже честно решила, что хорошие показатели работы учреждения дают все сотрудники (в той или иной мере) — поэтому нельзя мне одной воспользоваться такой колоссальной премией. Решила и повеселела. Всё трудней и невозможней уходить отсюда, а мне уж совсем становится невмоготу. Больше не могу писать, устала рука, но и спать не буду. Спокойной ночи, любимая.

20/IV. 11 30веч.

Серый конверт, лежащий на столе, бросил краску в лицо — думала, что он от тебя, но, к сожалению, оказался — от Петра. Посылаю тебе отрывки его, даже не обозначаю страниц. Оторванный один листочек своим содержанием был очень обнажён названиями переживаемых им чувств — поэтому окончание этого листочка я уничтожила. Мне снова его жаль и снова говорю, что для развязки надо уходить совсем из Киева [ конец фразы подчёркнут простым карандашом Ксении ].Меня тянет к нему (я не сомневаюсь, что только лишь на очень короткое время) и могу сделать ряд глупостей, хотя и держу на привязи многие свои побуждения.

Деточка родная, думая о твоей работе, я прихожу к выводу, что тебе необходимо держаться своей аккордной работы, не обращая внимания на возможные встречи с В. Даже при условии получения работы в библиотеке (что при отсутствии соответствующей квалификации не так легко) помимо мизерной ставки тебе придётся много работать в учреждении и иметь всевозможные общественные нагрузки. Это будет тоже служба, кот. ты стараешься избежать.

У меня случилась очередная неприятность, о кот. ты меня предупреждала в Москве — из сумочки вытянули деньги (первый раз в жизни!) — денег было 250 р. — сюда на покрытие и пойдёт моя скромная премия. Вот написала и раскаялась. Детонька, должна тебе сказать, что долг постепенно я выплачиваю. Как хочется к отпуску (когда только он будет!?) быть чистой от долгов, чтобы спокойно с тобой провести время.

Сегодня получила (не почтой) письмо от новой знакомой (спутница по поездке) — приглашает на выходной день покататься за город с детьми и просит разрешения заехать за нами. Если б я даже и согласилась, то работа пред 1-м Маем поглощает всё, и эти дни я буквально валюсь с ног.

Голубка, если сможешь, скажи быстрей, какой воротник, манжеты и вообще фасон дать блузке. Целую нежно. Твоя Мура.

Пётр очень ждёт меня к июню м-цу или к концу мая. О впечатлении этих отрывков письма сообщи мне. Письмо порви — пересылать его не надо. Вот такими письмами он донимает меня. [ Как интересно было бы мне прочесть хоть одно письмо Петра! Но Ксеня выполнила Мурину просьбу — письмо отсутствует .]

22/IV.

Так ещё и не решила, когда идти в отпуск. Задерживает меня болезнь мамы, если она и к лету будет прикована к кровати, то я не смогу отсюда выехать. Сегодня вызвала профессора — он нашёл «стенокардическое» состояние сердца (термин мне не понятный), подниматься с кровати ей нельзя. По всему видно, что болезнь будет носить затяжной характер. Итак, мне трудно что-либо планировать. Состояние неопределённости, «раздумья и распутья» — очень неприятно. Готова гадать «на кофейной гуще» — ехать в Ленинград или оставаться здесь.

Прошлую ночь мама не дала мне заснуть — она просто теряла сознание, задыхалась, сейчас ей легче. Думаю, что спать мне она не помешает, и поэтому, хотя рано — 10 30ч., но сейчас же буду укладываться. Целый день тянуло писать тебе, хотелось передать тебе свою нежность, а сейчас вот и мысли не клеятся, выползают они серенькими рядами и убогонько говорят о себе, и конечно не следует продолжать дальше.

Радио я слушаю всегда у себя на службе, транслируется только Москва, чаще всего ст. Коминтерна. Наш радио-узел (этой военной территории, где работаю я) никогда не включает Киев. Слушая музыку, я представляю тебя в своей комнатке, около наушников с книгой или шитьём в руках. Вижу, как твоя золотая головка опущена, но лица, по обыкновению, не воспроизвожу. Смотрю на твой снимок и, останавливая на нём подолгу взгляд, я часто беседую с тобой. «Беседы» эти чаще печального оттенка.

23/IV.

После нескольких дней похолодания — снова у нас тепло, но я не решаюсь ходить в жакетке — простудилась снова.

Уложила Идуську спать и снова пишу. Эти дни она невероятно нежна со мной, доходит до того, что ночью поднимается и целует меня.

За газеты — очень благодарна. Кое-что «соображаю» в них. Моя новая знакомая знает весьма прилично и этот язык. Сегодня получила от неё письмо, написанное по-французски. Теперь вечерами вместо книг я читаю по неск. абзацев газеты. Чего бы только я не дала, чтобы такое чтение проводить с тобой, моя голубка…

Ида несёт тебе письмо на почту. Ну до чего весенне и солнечно! На обеде пойдём с ней на ярмарку. Жаль расставаться с этим письмецом — всё же так общаюсь с тобой…

24/IV.

Тёплый яркий весенний день. Удрала от домашней работы, в перерыве между мойкой пола и приготовлением обеда — пишу тебе.

Утром идя на базар (Ида, между прочим, большая помощница мне в хозяйстве, — послала её снова на рынок… за мясом!), я зашла в оранжерею. Распустившаяся сирень, розы, левкои своими острыми запахами, как на машине времени Уэллса, отправили меня вглубь десятилетий — к ранней юности, перед окнами всегда была сирень и др. цветы и

Но баловать себя такими отвлеканьями от моего «сегодня» — нельзя. Мне так хотелось бы тебе отправить кадочку с кустом сирени или роз, но навряд ли это выполнимо…