Чак Паланик - Бойцовский клуб [litres]

Жира?

– Для мыла.

Что затеял Тайлер?

Механик начинает говорить – и я слышу Тайлера Дердана.

– Я вижу сильнейших и умнейших из всех людей, что жили когда-либо, – произносит он, и звезды в водительском окне светят в его лицо. – И эти люди заправляют машины и обслуживают столики.

Наклон его лба, брови, изгиб носа, ресницы и глаза, лепной профиль двигающихся губ очерчены темнотой в звездном свете.

– Если мы соберем этих людей в тренировочных лагерях и воспитаем их…

– Пистолет лишь фокусирует взрыв в заданном направлении…

– Есть класс сильных, молодых мужчин и женщин, они хотят прожить жизнь не зря. Реклама заставляет их гоняться за машинами и шмотками, какие им не нужны. Целые поколения выполняют работу, которую ненавидят, ради того, чтобы купить то, что им не нужно.

– На долю нашего поколения не выпало мировой войны или Великой депрессии, но мы ведем войну духовную. Мы восстали против культуры. Наша жизнь – великая депрессия. Депрессия духа.

– Мы должны показать этим мужчинам и женщинам свободу, поработив их, и показать мужество, напугав их.

– Наполеон хвалился, будто может выдрессировать людей расставаться с жизнью за клочок ленты.

– Представь, как мы объявим забастовку, и все откажутся работать, пока мы не перераспределим мировое богатство.

– Представь, как выслеживаешь лося в сыром лесистом каньоне рядом с руинами Рокфеллеровского центра.

– Твои слова насчет работы, – говорит механик. – Ты это серьезно?

Да, серьезно.

– Вот почему мы сегодня в пути, – произносит он.

Мы – охотничий отряд, а цель охоты – жир.

Мы едем на свалку медицинских отходов.

Мы пойдем к мусоросжигательной печи и там, среди грязных хирургических простыней, бинтов, десятилетних опухолей, внутривенных трубок и использованных игл – жутких, действительно жутких вещей, – среди образцов крови и ампутированных обрезков, откопаем больше денег, чем сможем вывезти за одну ночь, даже на самосвале.

Мы будем загружать этими деньгами «Корниш», пока он не просядет до земли.

– Жир, – говорит механик, – жир после липосакции, высосанный из богатейших бедер Америки. Богатейших, тучнейших бедер в мире.

Наша цель – большие красные пакеты с отсосанным жиром. Мы привезем его на Пейпер-стрит, смешаем со щелоком и розмарином и продадим тем самым людям, которые заплатили за его отсос. Только они могут позволить себе мыло по двадцать баксов за кусок.

– Богатейший, мягчайший жир в мире, жирнейший жир, – говорит он. – Мы сегодня что-то вроде Робин Гуда.

Маленькие восковые костры шипят на ковре.

– Пока будем там, – добавляет механик, – заодно поищем вирус гепатита.

Теперь слезы текли ручьем, одна скатилась по стволу пистолета и капнула на мой указательный палец. Раймонд Хессел закрыл глаза, и я с силой прижал пистолет к его виску, чтобы он навсегда запомнил это ощущение, чтобы помнил меня, и свою жизнь, и смерть, которая могла наступить в любую секунду.

Пистолет был дорогим, и я боялся, что соль испортит его.

Все прошло на удивление легко. Я выполнил указания механика. Вот для чего нам требовались пушки. Вот как нужно было делать домашнее задание.

Каждый должен был принести Тайлеру двенадцать водительских прав. Это означало, что каждый принес в жертву двенадцать человек.

Я припарковался за углом и сидел, пока не закончилась смена Раймонда Хессела в круглосуточном «Корнер-март». Около полуночи, когда он ждал ночного автобуса, я подошел к нему и сказал: привет.

Что до Раймонд Хессела, Раймонд не сказал ничего. Может, решил, что мне нужны его деньги, минимальная оплата труда, четырнадцать баксов из бумажника. О Раймонд Хессел, двадцати трех лет, как твои слезы катились по стволу моего пистолета, прижатого к твоему виску! Нет, дело было не в деньгах. На свете есть не только деньги.

Ты даже не поздоровался.

Причина не в твоем маленьком, жалком бумажнике.

Я сказал: хорошая ночь, прохладная, но ясная.

А ты даже не поздоровался.

Я предупреждал: не беги, иначе мне придется застрелить тебя в спину. Я достал пистолет, на мне были латексные перчатки, на случай, если оружие когда-нибудь станет уликой. А на нем не будет ничего, кроме высохших слез Раймонда Хессела, белого, двадцати трех лет, без особых примет.

Тогда я привлек твое внимание. Твои глаза настолько расширились, что даже в свете фонаря я увидел, что они зеленые, как антифриз.

Ты понемногу отступал всякий раз, когда пистолет касался твоего лица, словно дуло было раскаленным или ледяным. Пока я не сказал: стой на месте, и тогда ты позволил пистолету коснуться тебя, но запрокинул голову подальше от дула.

Ты отдал мне свой бумажник, как я просил.

Имя на водительских правах: Раймонд К. Хессел. Ты живешь на Беннинг Ю-В, дом 1320, квартира «А». Видимо, это подвал. Обычно подвальным квартирам дают буквы, а не номера.

Раймонд К. К. К. К. К. К. Хессел, я обращался к тебе.

Ты запрокинул голову подальше от пистолета и кивнул. Да, верно, ты живешь в подвале.

У тебя в бумажнике лежали фотографии. Твоей матери.

Тут тебе пришлось открыть глаза и одновременно увидеть фотографию улыбающихся мамочки и папочки и пистолет, но ты справился, а потом снова закрыл глаза и заплакал.

Ты остынешь, о дивное чудо смерти. Вот ты человек – а вот предмет, и мамочке с папочкой придется звонить престарелому доктору и просить твои зубные снимки, потому что от твоего лица почти ничего не осталось, а мамочка с папочкой всегда ожидали от тебя большего, и нет, жизнь несправедлива, и вот к чему все свелось.

Четырнадцать долларов.

Это, спросил я, твоя мама?

Да. Ты плакал, хлюпал, всхлипывал. Сглотнул. Да.

У тебя был читательский билет. Абонемент видеопроката. Карточка социального обеспечения. Четырнадцать долларов наличными. Я хотел взять проездной на автобус, но механик сказал: только водительские права. Просроченный студенческий билет муниципального колледжа.

Ты чему-то учился.

К этому времени ты уже рыдал, поэтому я сильнее прижал пистолет к твоей щеке, а ты начал пятиться, пока я не сказал: не двигайся, или ты покойник. Так чему ты учился?

Где?

В колледже, сказал я. У тебя есть студенческий билет.

О, не знаю, всхлип, хлюп, угм, соп, всякому. Биологии.

Послушай меня, Раймонд К. К. К. Хессел, ты умрешь очень скоро, сегодня. Через секунду или через час – тебе решать. Давай, ври. Скажи первое, что придет в голову. Сочини что-нибудь. Мне плевать. У меня пушка.

Наконец ты отвлекся от крошечной трагедии в собственной голове и начал слушать.

Вставь пропущенные слова. Кем хочет стать Раймонд Хессел, когда вырастет?

Пойти домой, сказал ты, просто пойти домой.

Быть не может, усмехнулся я. Но после этого, как бы ты хотел провести свою жизнь? Если бы мог делать что угодно?