Андрей Ханжин - Неформат

Гашиш Филин покупал на станции Бира, по пять центов за грамм. Поставщиком служил затерявшийся в русской Манчжурии потомок ссыльных евреев, стихийный уфолог и поклонник теории об инопланетном происхождении Жёлтого императора, однорукий человек, по фамилии Чертопляс. Он же был убеждён в неземном происхождении конопли и некоторых других, расширяющих сознание, растений. «И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором в котором семя его на земле. И стало так. И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду её, и дерево, приносящее плод, в котором семя его по роду его. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день третий». Чертопляс не сомневался, о какой именно «траве» идёт речь в библейской главе Бытия. Иначе зачем же так настойчиво подчёркивать разделение между «травой» и остальной «зеленью». Трава в тех местах действительно урождалась атомная, будто ещё хранившая в себе силу десницы, посеявшей её. Дерзкие кустики едва доходили до пятидесяти сантиметров в высоту, а листики несли на покрове оттенки изумрудного, с кристальным отливом, как родственники благородных елей, вросших в надгробия масштабных душегубов у кремлёвской стены. Филин был убеждён в том, что российские самодержцы покуривали эти еловые шишечки. Потом тайна была утрачена и столица переехала в грибной Петербург. И именно этим обусловливается такая кричащая разница между Московским и Петербургским периодами правления. Империя рухнула… Но лирический мерзавец Троцкий добрался-таки до секретных пергаментов и вернул правительство под сень изумрудной хвои. Что уж и говорить о знаменитой трубке Иосифа Виссарионовича… Запах ядовитой хвои. Генератор сознания. Квинтэссенцию этого чуда дальневосточной флоры — спрессованную жирную пыльцу — Филин отдавал в Москве перекупщику Фазилю, по десять тысяч долларов за килограмм. Полученную денежную разницу он использовал в зависимости от состояния души. Конечно, он бы мог заниматься и перепродажей бюстгальтеров, но всё же история с коноплёй казалась ему более благородной. Почему-то деньги, вложенные в лифчики, никому ещё счастья не принесли. И расстаются с такой прибылью как-то тяжело, с надрывом даже. Мучаются. Не спят. Добро стерегут. С канабиолью куда проще. Лёгкость духа! Однажды, например, он закупил концертную аппаратуру и снял репетиционное помещение для никому неизвестной ни тогда, ни теперь, павловопосадской группы «Медленные сёстры». Не дав ни одного концерта, группа распалась… Душа команды — басистка по прозвищу Юля Дебош — сначала сломала ногу, а позже вышла замуж за местного гебиста, поклонника творчества Юрия Шевчука. Но в этом ли дело. Филин поступал как художник, по воле пересекающей пространство гармонии, а не по желудочному зову корысти. Если бы он посчитал, что заплетание кос у мёртвых девок является необходимым штрихом к сюжету собственной жизни, то не раздумывая занялся бы и этим. Но далеко не все деятели отечественного бытия видели Альфу Большого Пса, отраженную в слюде замерзших луж. У кого-то вообще могло не оказаться глаз, что компенсировалось чрезмерно длинным и подвижным языком…

Откуда взялась эта Лысая? И случайность ли — нечаянная встреча на новосибирском вокзале? «Рубль»! Что-то Филину не вспоминались такие гуманные таксисты, которые согласились бы и вопящую роженицу отвезти к акушерам за рубль. А тут — вокзальная площадь…люди сошедшие то ли с поезда, то ли с ума… другой конец города… Филин нащупал в кармане нож и стал перебирать в памяти тех, от кого могла уйти информация. Но таких было только двое: влюблённая проводница Энга и биробиджанский марсианин Чертопляс. Энга могла. Из ревности. Пружина работала чётко — лезвие вылетало как после выстрела. Таксист молчал. Молчала и Шинед О'Коннор. Под колёсами «Волги» стонал припорошенный барнаульский асфальт.

Ещё в плацкарте они договорились сразу же от вокзала отправиться к Андрону. Проводники таких поездов обычно собираются в одном вагоне, появляясь перед пассажирами лишь на коротких полустанках. Надрывают посадочные талоны и снова убираются с глаз долой. Никто не разносит чай в узорных подстаканниках, с обязательным брикетом из двух кусочков сахара. Поэтому они пили свой, в пакетиках, заваренный крутым кипятком из единственного на весь состав титана. Она рассказывала, что живёт с матерью и с ещё одним малознакомым человеком, сожителем матери, имя которого она никак не могла вспомнить. Сожитель пил. Мать отчего-то терпела. Конечно, можно было отправиться сразу к ней — отдельная комната и обоюдный договор о семейном невмешательстве… Филин представил себе двухкомнатную квартиру в типовой пятиэтажке, крохотную кухню, пузатый холодильник «Зил» с гэдээровской фройляйн на переводной картинке, самогон в зелёных пол-литровых бутылках из под «Жигулёвского», окурки в консервной банке, бедность, приукрашенную настенными японскими календарями — всё это, в едва различимых вариациях, он видел множество раз и увидит ещё немало, но ему очень не хотелось подтверждать эту бесконечную и неопровержимую аксиому прямо сейчас. Пусть всё пока останется в гипотезе. Ему не хотелось именно в таких подробностях раскрывать суть своей новой знакомой, афинской сироты, за чьи-то грехи рождённой на свалке римских ценностей, потерпевших девальвацию в барнаульских трущобах. Решили — к Андрону.

Таксист мочал. Молчала и Афродита. За окнами авто оставался погружённый в кромешный апокалипсис город. Неоновая геральдика свисала с фонарных столбов, ничего уже не означая, а лишь усиливая впечатление того, что из лабиринтов этой безысходности нет уж никакого выхода ни в испепеляющие страдания, ни в блаженство потребительского рая. Магазин «Ткани». Пивной ларёк, зарешёченный стальной арматурой. Сбитая машиной собака. Идол Ленина, указывающий перстом в неизвестность. Хроника апокалипсиса. Именно так выглядит всеобщий конец. Филин посмотрел в затылок своей спутницы. Ему показалось, что там, под капюшоном, на выбритом девичьем затылке должна появиться татуировка: «The winner takes it all». Насмешка. «И лишь на дне, в слепых глубинах, ещё бунтует почти невидимая жизнь». Он не успел заметить, как такси вкатилось в проулки и замерло у четырёхподъездной хрущовки из буро-красного кирпича. Вложив поудобнее в ладонь рукоятку ножа, Филин чуть сдвинулся за спинку водителя, а другой рукой протянул через его плечо затёртую купюру достоинством в один рубль.

— Спасибо, — равнодушно ответил таксист. Дождался, пока пассажиры захлопнут двери снаружи, развернул автомобиль и бесшумно укатил куда-то туда, к обожествлённым Акакиям Акакиевичам и низведённым в сумасшедший дом Юпитерам. В жизнь.