Чак Паланик - Ссудный день [litres]

Джамал чувствовал, что его товарищам тоже не терпится позвонить родным. Из трубки слышалось мамино перепуганное сопение, шумела вода, шкворчали и булькали сковородки на плите. Джамал хотел сказать ей, что послезавтра мир станет другим. Что он приведет ее в лучшую, благородную жизнь. Что все они будут настолько близки к статусу королевских особ, насколько это вообще позволяет Декларация Взаимозависимости.

Общий успех зависел от каждого. Поэтому все рвались оправдать возложенные на них надежды. Каждый стремился быть достойным чести, дарованной товарищами. Своим племенем.

Джамал хотел объяснить маме все. Сказать ей, что он ее любит. Но тогда ребята услышат. Поэтому он попросил только:

– Пса моего покормишь?

Мама как будто вздохнула с облегчением.

– Чтоб я теперь Вышибалу твоего кормила? Так, что ли?

Она явно раздумывала, что ей делать. Наверняка хотела наорать на него и велеть живо бежать домой и самому кормить свою треклятую собаку. Однако наорать не поворачивался язык – вдруг это ее последний разговор с сыном? Джамал переглянулся с парнем, который пригласил его в клан. Уж он-то знал, какой бывает его мама.

– Пожалуйста… – попросил наконец Джамал, не дождавшись ответа.

И услышал то, чего не слышал никогда. Мама вдруг заплакала. Тогда Джамал решил наплевать, что ребята слушают.

– Я тебя люблю, мам. – Он шмыгнул носом. – Ты пса-то покорми.

Мама всхлипнула. И еле слышно прошептала.

– Покормлю.

Джамал закончил звонок и передал телефон следующему на очереди.

Среди тех, кто ждал рассвета, находились и безработные журналисты. Последние предутренние часы они проводили под стенами того, что осталось от крупнейших газет. Прогуливались по тротуарам вокруг штаб-квартир главных телеканалов. Решимость их укрепляло четкое осознание: те немногие, кто продолжал карьеру в журналистике, удержались на своих местах благодаря готовности раздувать ложь и пудрить людям мозги. Те, кто говорил правду, не имели такого влияния.

Сохранившие работу утешали себя тем, что абсолютной истины не существует. Эту очередную ложь они несли в массы как новую истину. И мерилом всякой новой истины, ее лакмусовым тестом стала потенциальная способность провоцировать, щекотать нервы.

Задачей журналистики было теперь формирование общественного мнения, и для этой цели вся информация искажалась и выворачивалась наизнанку. Честное изложение фактов, которое при демократии необходимо как воздух, перестало быть приоритетом для журналистской братии. Тех, кого властям не удалось подчинить, просто выкинули из профессии.

Коротая время до утра, они проверяли друг друга по фотографиям – загруженным в телефоны портретам знаменитостей. С экранов улыбались мужчины и женщины с идеально уложенными прическами. Седоволосые и крашеные. С галстуками или нитками жемчуга на шеях. Следовало назвать имя и количество голосов, поданных за эту персону в списке. Или опознать невинного человека, которого в списке никогда не было.

У бывших акул пера были жесткие глаза и впалые щеки. Они окружили студии кабельных каналов и радиостанции, готовясь вернуть в эфир объективность.

Той же ночью Эстебан и Бинг позвали к себе полтора десятка ближайших друзей. Собрались просто, по-домашнему – каждый принес на стол какую-нибудь еду, которую полагалось самостоятельно накладывать себе в одноразовые бумажные тарелки. Так, прихлебывая индийский пряный суп маллигатони, подхватывая лепешками острый соус с куриных ножек по-мексикански, местный сегмент их клана обсуждал окончательный перечень завтрашних целей. Несмотря на многие недели тренировок, воздух был насыщен страхом, как густым ароматом карри.

Пока все жевали, Эстебан зачитывал слова из книги Толботта:

Именно жизнь в гетеросексуальном обществе заставляет гомосексуалов чувствовать себя ненормальными. Лишь среди белых черные ощущают себя лишними. Лишь в окружении гомосексуалов и черных белые испытывают страх и угрызения совести. Чужие ожидания и чужие мерки не должны отравлять жизнь ни одной группе.

С раскрытой книгой в руках Эстебан стоял в центре собравшейся группы и читал:

Искусство не должно быть социальной инженерией. Искусству, которое стремится как-то исправить человека, не место в обществе.

Следующую строку Бинг знал наизусть.

Держа это в уме, мы должны позволить всякому человеку самому решить, в чем его счастье.

До Эстебана маленький Бинг прозябал в нездоровой связи со своим сутенером. Бинг с детства обожал Одри Хепберн, но его собственная жизнь была очень далека от картинки из «Завтрака у Тиффани». Нет, он не проводил время в роскошных клубах, не приходилось ему выпрыгивать из гигантского именинного торта под бурные овации влюбленной толпы. Сутенер не вел с Бингом задушевных бесед; если он что и говорил, то что-нибудь в духе: «Кто работать будет? Члены сами себя не отсосут!»

Поэтому, когда к нему подкатил кубинец Эстебан, такой умный, утонченный и взрослый, Бинг понял, что предложение стоит послушать. А предлагал Эстебан вступить в клан и защищать общее дело с оружием в руках. Фортуна улыбнулась Бингу, уж это он сразу сообразил.

Закрыв книгу Толботта и бережно отложив ее в сторонку, Эстебан провозгласил:

– Квиры всегда были штурмовыми отрядами западной цивилизации.

Когда нищие гетто прогнивали насквозь, когда от домов оставались почерневшие скелеты, именно квиры возвращали жизнь в прежде неблагополучные районы. У квиров нет детей, коллапс школьного образования им не страшен. Зато у них есть крепкие спины и светлые головы, и рискуют они только собой! Именно они стали отважными первопроходцами, которые осмелились поселиться на руинах Саванны, на заброшенных пустырях Балтимора и Детройта. Тамошняя база налогоплательщиков ушла было в крутое пике, но квиры остановили этот процесс. Они не дрогнули перед анархией урбанистического фронтира, они смогли ее обуздать. Из труд поднял цену на землю в этих районах.

Проникновенную речь тут и там поддержали возгласы: «Аминь, брат!»

– Квиры пошли туда, – выкрикнул Эстебан, – куда не осмелился больше никто! Своей храбростью они приколотили крыши к брошенным домам! Своей решимостью они залатали стены и превратили трущобы в привлекательные объекты инвестиций для белых банкиров.

Он объяснил, как рост цен на землю привлек толпы натуралов. Плюс доступная городская инфраструктура. Плюс школы, в которые стало не страшно водить детей. Наплыв гетеросексуалов рос. А Эстебан явно только начал свою речь…

Он обвел глазами слушателей, выдерживая паузу, прежде чем перейти к следующему аргументу.