Дина Хапаева - Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма

В попытках объяснить увлеченность публики темой серийных убийств исследователи исходили из того, что дискурс, приравнявший серийного убийцу и вампира, возник из стремления поддержать консервативные взгляды на мораль и создать обоснование для политического контроля [472] Джон Филип Дженкинс заявляет, что в 1990‐е годы ЦРУ намеренно подогревало в народе панику по поводу серийных убийц ( Jenkins J. Ph . Using Murder. P. 212–215). Аналогичную мысль проводит Дэвид Шмид, подчеркивая роль СМИ в создании образа серийного убийцы (221–223) ( Schmid D. Natural Born Celebrities. P. 26). . И Дженкинс, и Шмид подчеркивали важную роль ФБР в создании этого феномена. Хотя вполне возможно, что ФБР и внесла свой вклад в изначальную увлеченность публики тематикой серийных убийств, один этот факт недостаточен для того, чтобы объяснить неуклонное возвышение этой новой звезды популярной культуры. Более того, сравнение с вампиром могло носить отрицательный характер до начала 1990‐х, но оно точно утратило негативный и приобрело позитивный характер в конце 1990‐х годов. Дженкинс упоминает о возросшем значении протестантизма в 1980‐е и 1990‐е годы и считает, что этот фактор способствовал приданию образу серийного убийцы дополнительного готического оттенка, позволив этому персонажу трансформироваться из преступного психопата в современного монстра. Хотя, возможно, протестантизм и повлиял на этот бум чудовищ, однако их колоссальная массовая популярность и, в особенности, идеализация не могли быть связаны только с изменениями в религиозном мировоззрении приверженцев протестантизма. Дженкинс обращает внимание на угасающий интерес к психологической мотивации серийного убийцы [473] Jenkins J. Ph . Using Murder. P. 81. . Эта точка зрения подкрепляет мой аргумент относительно того, что человек и его мотивация становятся все менее интересны по сравнению с увлечением нелюдьми, чьи действия находятся за пределами человеческой морали и психологии. Этот процесс демонстрирует принципиальную перемену в отношении к человеку и не может быть однозначно связан с политической или религиозной конъюнктурой.

Таким образом, серийный убийца — реальный или вымышленный — наравне с другими монстрами превращается в фигуру на редкость притягательную, благодаря тому что совершаемые им (реже ею) злодеяния выводят его за рамки традиционной морали, до которой ему нет никакого дела. Серийный убийца — символ отрицания неприкосновенности человеческой жизни. И, вероятно, именно в этом кроется причина исключительной популярности этого персонажа.

В начале 1990‐х годов образы каннибала, вампира и серийного убийцы стали сливаться воедино. Демонстрируемое ими отношение к людям способствовало дальнейшей совместной эволюции этих образов. С этой точки зрения особое место принадлежит двум кинофильмам — «Молчание ягнят» (1991) и «Ганнибал» (2001): [474] Greek C., Picart C. J. The Compulsion of Real / Reel Serial Killers and Vampires. P. 51.

Энтони Хопкинс слился с образом Ганнибала Лектера настолько, что обильные восторги в адрес актерской работы Хопкинса вполне могут быть восприняты как непроизвольное восхищение сыгранным им персонажем — то есть каннибалом Лектером [475] Schmid D. Natural Born Celebrities. P. 23. .

После того как в 1992 году фильм «Молчание ягнят» был удостоен премии «Оскар» в пяти основных номинациях, начался «культ» Ганнибала Лектера. Дело тут не только в несомненных художественных достоинствах картины: публика восторженно восприняла чудовищного главного героя.

Вплоть до конца 1980‐х — начала 1990‐х годов серийные убийства и людоедство воспринимались как проявление первобытной дикости; серийных убийц уподобляли хищникам вроде тигра [476] Дженкинс отмечает, что такими представлениями о примитивизме проникнуты исследования о серийном убийце в 1980‐е и 1990‐е годы ( Jenkins J. Ph . Using Murder. P. 115–117). . С тех пор же, как серийный убийца Джеймс Хуберти впервые употребил словосочетание «охота на человека», образ беспощадного двуногого хищника прочно внедрился в популярную культуру. В 1990‐е годы «охота на людей» стала исключительно популярной темой, а отрицание понятия человеческой исключительности превратилось в девиз популярной культуры.

Любопытно сравнить различные ипостаси Ганнибала Лектера — классического Лектера, персонажа романов Томаса Харриса и кинообраза, созданного Хопкинсом, с одной стороны, и с другой — Лектера, каким его сыграл Мадс Миккелсен в телесериале «Ганнибал» почти двадцать лет спустя (постановщик Брион Фуллер, 2013–2015). И в романах, и в картине 1991 года Лектеру присущи некоторые вампирские черты. По мнению монтажера фильма Крейга Маккея, «он все это заглатывает очень по-вампирски, запрокидываясь назад». В сценарии один из охранников спрашивает Клариссу Старлинг: «А он что, вампир?» [477] Greek C., Picart C. J. The Compulsion of Real / Reel Serial Killers and Vampires. P. 52. Лектер обладает выдающимся интеллектом. В романах в его имени заключен парадокс: Ганнибал/Каннибал Лектер/Лектор, что подчеркивает интеллектуальность этого людоеда. Подобная «эстетизация» серийного убийцы и каннибала была бы невозможна, если бы не произошли глубокие изменения в представлениях о ценности человеческой жизни и в восприятии монстров. Однако в 1991 году все еще требовалось хоть какое-то моральное оправдание такого отношения публики к Ганнибалу в исполнении Хопкинса:

Возможно, [причина этой притягательности] состоит в сочетании абсолютной аморальности Лектера с этикой его личного поведения и претенциозной приверженностью к хорошей жизни. Он старомодный сноб, у него безупречный вкус и стиль, и по возможности он старается умерщвлять «только грубиянов». Все мы ворчим по поводу «идиотов» на работе и «грубиянов», с которыми сталкиваемся в повседневной жизни. Быть может, эти выборочные убийства, совершаемые Лектером, как-то созвучны с нашими представлениями о более счастливой действительности. Характер же этого людоеда и его стиль жизни отчасти соответствуют нашим сладким мечтаниям о икре с шампанским. Как бы там ни было, Ганнибал внушает благоговейный трепет, и все мы, как Кларисса Старлинг или Мэйсон Верджер, являемся лектерами — или хотели бы стать такими [478] Ramlow T. R. Hannibal Lecter, C’est Moi // PopMatters (2001). .

И все же, несмотря на элегантность и соблазнительное обаяние Лектера в исполнении Хопкинса, это преступник — сомнений на этот счет быть не может. «Привлекательный и обаятельный» Лектер — монстр, соответствующий «традиционным понятиям чудовищности» [479] Greek C., Picart C. J. The Compulsion of Real / Reel Serial Killers and Vampires. P. 52. . Именно резкий контраст между его утонченным интеллектом и пристрастием к людоедству (что в то время по-прежнему считалось грубейшим попранием норм цивилизации) сделал Лектера персонажем нового типа.