Дина Хапаева - Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма

Размывание концепции «Другого», которая изначально обозначала преследуемых маргиналов и угнетенных, подразумевая культурную и политическую толерантность, стало важным способом для «нормализации» монстров-убийц [503] О монстре как о «Другом» см.: Kearney R. Strangers, Gods, and Monsters: Interpreting Otherness (London: Routledge, 2003), где автор фокусирует внимание на достижении этичности и дружелюбия в отношениях с монстром как «Другим»; см. также: Beville M. The Unnameable Monster in Literature and Film: The «Thing» as Itself (London: Routledge, 2013), где автор рассматривает монструозность как «ценный опыт абсолютной Инакости» (xii) и утверждает, что «лишение монстра его статуса как абсолютно Другого означает, что мы не в состоянии до конца осознать его реальную социально-культурную значимость» (P. 7, 8, 13). О понимании монстров как символических выражений культурного дискомфорта см.: Cohen J. J. Monster Culture (Seven Theses) // Monster Theory: Reading Culture / Ed. J. J. Cohen. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1996. P. 3–25. . Монстр — это «Другой», это «наша глубинная суть» [504] Gilmore D. Monsters: Evil Beings, Mythical Beasts, and All Manners of Imaginary Terrors. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2003. . Ожидается, что зрители будут воспринимать вымышленный мир глазами вампиров, зомби, каннибалов, серийных убийц и симпатизировать именно монстрам, а не их жертвам. Тенденция «переосмыслить роли мучителя как жертвы — распавшейся семьи или жестоких родителей» проходит красной нитью в исследованиях, посвященных монстрам [505] Paglia C . Vamps & Tramps: New Essays. New York: Knopf Doubleday, 2011. . Такой подход не позволяет критикам увидеть антигуманистическую значимость монстров как культурных репрезентаций и оценить тот факт, что публика начинает себя идентифицировать с ними не только в протестном плане — против несправедливых установлений или политического или экономического угнетения, но и против человечества и основных гуманистических идеалов [506] Например: «Общество [вампиров в фильме „Я — легенда“. — Д. Х. ] превзошло человечество в своем развитии, оно мутировало, чтобы приспособиться к новой форме жизни, которая идентифицируется и в то же время не идентифицируется с жизнью человека, а это со всей ясностью доказывает, что и наше определение человечества, и даже его приоритизация были порочны изначально» ( Christie D. Richard Matheson and the Modern Zombie // Better Off Dead. P. 68). .

Как мы уже видели, некоторые критики склонны рассматривать монстров с точки зрения социального конструктивизма и винить консервативный дискурс в «изобретении» монстров для того, чтобы оправдать необходимость цензуры. Так, например, Дженкинс считает, что образ серийного убийцы был социально сконструирован, чтобы оправдать «кампании контроля над обществом» [507] Jenkins J. Ph . Using Murder. P. 7. . Изменения в отношении к монстрам и их поведению, включая людоедство, отражены в том, как исследователи соотносят каннибализм, цивилизацию и культуру. В 1994 году Дженкинс, анализируя фильм «Молчание ягнят», сравнил каннибалов с «опасными чужаками»: так он оспаривал утверждение, согласно которому каннибализм — это основной символ «угрозы возврата к первобытной дикости» [508] Ibid. P. 16. . Дженкинс согласен с антропологом Уильямом Аренсом, по мнению которого «нет лучшего способа отгородить себя от другого человека, как назвать его людоедом» [509] Ibid. P. 113. Также Дженкинс пишет, что «образы примитивизма, дикости и джунглей <���…> часто символизируются темой каннибализма, пронизывающей литературу о серийных убийцах» и что «Другой по преимуществу является каннибалом» (P. 113–114). . Каролайн Пикар же в 2014‐м утверждала прямо противоположное, подчеркивая привлекательность образа людоеда: «Каннибализм в комбинации с вампирской способностью гипнотизировать и искушать — и вот он, великолепный д-р Лектер, безукоризненный гетеросексуал, представитель высшего общества» [510] Picart C. J. S. Media Myths Surrounding Serial Killers: A Gothic Criminology // The Poetics of Crime: Understanding and Researching Crime and Deviance Through Creative Sources / Ed. M. H. Jacobson. Farnham: Ashgate, 2014. P. 176, 178. . Разница в этих утверждениях показывает, насколько изменилось представление о каннибалах за истекшие десять лет. В 1990‐е годы каннибализм еще воспринимался как страшная угроза цивилизации, которая рассматривалась как важнейшая ценность. К началу 2000‐х годов в результате «поворота к монстрам» каннибализм приобрел привлекательные черты. В результате этого поворота табу, воспрещающее употреблять в пищу людей, было поставлено под сомнение. И, возможно, именно это сделало образ вампира, людоеда, серийного убийцы столь привлекательным в глазах массовой аудитории.

И все же критики и исследователи явно упускают из виду сам факт идеализации чудовищ и значение имеющего место парадигматического сдвига в той новой роли, которую монстры играют в системе эстетических ценностей. Исследователи редко проводят сравнение нынешних чудовищ с их предшественниками из предыдущих эпох и поэтому не обращают внимания на произошедшие существенные изменения в истории культуры.

В 1999 году представитель российского постмодернизма Владимир Сорокин опубликовал роман под названием «Голубое сало» [511] Сорокин В. Голубое сало. М.: Ad Marginem, 1999. . По сюжету, когда клоны великих русских писателей — Федора Достоевского, Льва Толстого, Анны Ахматовой — сочиняют литературные имитации произведений этих авторов, их организм выделяет продукт под названием «голубое сало». Хранится этот продукт на засекреченном объекте, причем для чего это сало нужно, не знают даже охранники. Сталин и Гитлер (по сюжету они близкие друзья) планируют его использовать для достижения бессмертия. Одна из возможных трактовок «Голубого сала»: ценности великой русской культуры присвоил тоталитарный — чтобы не сказать людоедский — советский режим; это реакция на историческую амнезию в стране, которая предпочитает игнорировать свое страшное прошлое и продолжает жить иллюзиями о своей славной, героической и беспроблемной истории [512] Выражение «неодолимое прошлое» было введено Чарлзом С. Майером в книге: Mayer Ch. S . The Unmasterable Past: History, Holocaust, and German National Identity. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1988. . В контексте моего анализа важен акцент на метафорическом уравнивании продукта интеллекта и физиологического выделения, на абсолютно утилитарном подходе к человеку, знаменующем конец цивилизации и культуры в этой дистопии (повествование начинается в январе 2048 года). В одном из центральных эпизодов романа любовники Сталин и Хрущев готовят, а затем поедают печень одного из своих охранников, которого они убили с единственной целью — съесть. Критик культуры, Сорокин ясно дает понять, что каннибализм — крайняя форма варварства, он предостерегает читателя об опасности ставить под сомнение одно из фундаментальных табу человеческой цивилизации.