Борис Камов - Рывок в неведомое

С этим отъездом на Урал у Коли будут связаны мечты стать прославленным журналистом, которого захотят печатать и столичные газеты. Что тогда ему скажет Талка? Что она ответит, когда к своему короткому письму — «помню и люблю» — он приложит десятка полтора блистательных статей, из которых будет очевидно, что он способен не только торговать дамским бельем?

Не знал Кондратьев и того, что следом, по совету все того же заботливого Шурки, в Пермь, пережив радость первого литературного успеха и новую жизненную катастрофу, приедет и Аркадий.

Там, в «Звезде», он возьмет себе загадочный псевдоним «Гайдар», которым станет подписывать фельетоны, и обретет местного значения известность. А заработав немного денег, задумает совершить путешествие по Средней Азии и пригласит с собой Кольку. Об этом путешествии Гайдар напишет потом книгу «Всадники неприступных гор», где будет и много реально случившегося, и много придуманного. Но главных героев будут звать так: Гайдар и Николай.

Потом они расстанутся надолго, пока их не сблизит и навечно не породнит сходство военных судеб.

В 1941 году Гайдар и Кондратьев уйдут на войну. Оба журналистами. Оба добровольцами.

В сентябре 1941-го Гайдар откажется от места в последнем самолете, который пойдет из окруженного Киева на Большую землю. Он останется с попавшей в катастрофу 600-тысячной армией и пройдет с ней нелегкий путь до Канева и Леплявы, где на двух берегах Днепра теперь установлены два памятника писателю-партизану Аркадию Петровичу Гайдару.

Приняв самоотверженное и трагическое решение остаться в осажденном Киеве, Гайдар отправит жене, Доре Матвеевне, письмо, последнее, которое придет на Большую землю. Пошлет он его с двумя приятелями из той же редакции «Комсомольской правды», которые от места в самолете не откажутся, письмо же, разумеется с уверениями, возьмут. Но не передадут. Они стыдливо, без объяснительной записочки и каких-либо извинений, опустят его в почтовый ящик. И не появятся у Доры Матвеевны ни в сорок первом, ни сорок лет спустя, что не помешает им написать и опубликовать очерки, рассказы и книги, где они восторженно поведают, какое им выпало счастье «по-мушкетерски» на войне дружить с Гайдаром...

А Кондратьева судьба забросит в Севастополь. Редактор маленькой флотской газеты, Николай Федорович Кондратьев летом 1942-го откажется от места в подводной лодке и только попросит взять на Большую землю несколько номеров выпущенной им газеты. А сам останется с теми, кому выпадет драться у стен Севастополя до последнего патрона, прибереженного для себя, потому что отступать будет некуда.

Газеты, посланные Кондратьевым на Большую землю, где-то затерялись. Место гибели самого Кондратьева и его могила неизвестны. Как и многим тысячам неизвестных матросов, памятником ему служит Черное море.

Так в самом главном окажутся похожи два друга, два выпускника Арзамасского реального училища, два сослуживца из 58-го Нижегородского полка Голиков и Кондратьев, столь разные, казалось бы, по душевному складу и по уровню своих литературных дарований.

Вскоре прибежали запыхавшиеся Нина и Митя Похвалинские. Они совсем недавно поженились, дня не могли просуществовать порознь и стеснялись того, что им вместе так хорошо и что все это видят по их счастливым лицам.

Нина жила в одном дворе с Голиковыми, была подругой детских игр Аркадия и Наташи. Аркадий много раз по-рыцарски брал на себя нечаянные проступки Нины, потому что девочку дома за любую оплошность наказывали и ставили в угол.

С Митей же Аркадий Петрович познакомился в армии. Вместе с Кондратьевым Митя служил рядовым в 58-м полку. Однажды, когда Похвалинский по небрежности сбил холку своего коня, комполка Голиков послал его на кухню чистить картошку, пока не заживет холка.

Подошло еще несколько знакомых и приятелей. Отец просунул голову в комнату сына:

— Аркашенька, неудобно, полный дом гостей.

Голиков, сердясь, что не хватило времени, надел френч, застегнул его на все пуговицы, взял стопку тетрадей и вышел в столовую, забыв поздороваться.

— Я думаю, мы сначала закусим чем бог послал, — сказал отец, — к тому же пироги как раз поспели.

— Нет, — заявила проницательная Нина, которая в детстве была влюблена в Аркадия и всегда улавливала его душевное состояние, — мы сперва послушаем Аркашу. Ведь правда, Митя? — И покраснела оттого, что все опять увидели, какая она счастливая.

— Конечно, послушаем, — согласился Митя.

Первую страницу Голиков прочитал настолько тихим голосом, что тетка ему сказала:

— Аркашенька, ты погромче. А то я ничего не разберу.

И он стал читать громче. За столом воцарилась тишина. И если кто, утомясь от неподвижной позы, задевал ботинком за ножку стула, на него осуждающе смотрели.

Часа через два отец предложил сделать перерыв:

— Аркаша, все после работы...

— Да-да, — согласился Аркадий Петрович.

Гости в самом деле проголодались и набросились на еду. И Голиков чувствовал себя покинутым и одиноким. Сам он есть не хотел.

За столом сохранялось напряжение, будто все собрались у постели больного. Чувствуя это, отец не стал разливать наливку. Вино требует тостов. За что же пить? За роман? Но кто же знает, хороши ли остальные главы? И гости, видя, что Аркадий нетерпеливо ждет, пока они расправятся с едой, торопливо и смущенно жевали и глотали, не разбирая вкуса пирогов и блюд.

— Аркаш, а ты почему не ешь? — сказала Нина. И вдруг поняла: — Ты так волнуешься? Но ведь это очень интересно, глупый. Не веришь — спроси у Мити.

Это был самый первый читательский отзыв. И давящая тяжесть от ожидания неминуемого провала отпустила Голикова. Он благодарно улыбнулся (как человеку, в сущности, мало нужно!) и ткнул вилкой в тарелку с розовой ветчиной. Он давно уже очень хотел есть.

Всю вторую часть вечера Голиков читал, то и дело поглядывая на Нину. Так, он знал, делают на корабле во время качки, чтобы устоять на ногах и не подхватить морскую болезнь. Когда же он закончил, мозеровские часы на стене пробили два.

— Аркашенька, ты молодец, — сказала Нина, — ты настоящий писатель... Митя, отвернись. — И она поцеловала Голикова.

— Хорошо пишешь про войну, — сказал печальный Кондратьев. — Точно. Никакой клюквы.

— Жаль, что это не про наш 58-й полк... — вздохнул Митя. — Но нам с Ниночкой нравится.

Друзья ушли. Настала минута, которую Голиков ждал и больше всего боялся: они с отцом остались одни.

Аркадий Петрович с детства во всем подражал отцу. На войне, когда возникали обстоятельства, где он не знал, как ему поступить, а требовалось немедленное решение, он спрашивал себя: «А как бы поступил отец?» И всегда находил простой, дельный ответ, в котором заключалась такая крестьянская обстоятельность и житейская опытность, которой у самого Аркадия быть не могло, как не могло, скажем, быть навыков вождения паровоза.