Борис Камов - Рывок в неведомое

— Расслабьте ножку, — попросил доктор. — Я вам не сделаю больно. Я легонечко.

И нога в самом деле не вознеслась к потолку, но вздрогнуло все тело.

— Значит, из люльки в детстве вас не роняли? И сковородкой по темечку не стукали тоже?

Голиков помотал головой, продолжая улыбаться, точно это была не очень остроумная, но все-таки игра.

— И вы желаете меня уверить, что у вас никогда не было скрытой травмы черепа?

— Да уж не думаете ли вы, доктор, что, пройдя четыре года войны, я позволю кому попало тюкать меня по затылку?! — взорвался Голиков. — И если бы даже у меня была скрытая травма черепа, разве это повод для насмешек?

В зале наступила тишина. Смолк ровный гул. Врачи и будущие слушатели повернулись в сторону Голикова и старичка. Невропатолог сконфузился.

— Извините. Я был не прав. Мне показалось, что вы меня разыгрываете.

«Слава богу, пронесло!»

— Последняя просьба: сделайте три приседания и встаньте.

— С большим удовольствием, доктор. Хоть двести раз.

Голиков плавно присел и без усилия встал, чтобы присесть снова. Было видно, что этот командир, завтрашний слушатель академии, а в будущем, возможно, один из полководцев Красной Армии, обладает атлетически развитым телом.

— Превосходно, товарищ Голиков, — удовлетворенно заметил невропатолог. И вдруг, словно обозлясь: — А теперь руки вперед — и держать!

Аркадий Петрович усмехнулся. Вытянул руки с мощными бицепсами: он без натуги выжимал двухпудовые гири. Внезапно Голиков почувствовал, что по прошествии нескольких секунд руки начали мелко дрожать. Это была какая-то стыдная дрожь, будто он чего-то боялся, но Голиков не мог с нею совладать, а доктор не давал другой команды. Наоборот, он спокойно сел за свой стол, пододвинул «Карту обследования» и четким, красивым, совсем не докторским почерком записал: «Травматический невроз». Лишь после этого он разрешил, не оборачиваясь:

— Можете опустить!

А Голиков почувствовал, что ненавидит его. Не за то, что доктор поставил диагноз, а за то, что этот махонький старичок так унижал его, будто он, Голиков, нарочно дважды падал с седла: первый раз — когда его сорвало с коня взрывом шрапнели, а второй — когда коня и его самого ранило взрывом самодельной бомбы (о которой он рассказывал хирургу).

Невропатолог же, наоборот, сразу успокоился, стал деловит и сосредоточен. Он лишний раз убедился в своей исключительной опытности, определив болезнь, которую проглядели другие. Впрочем, этот случай был по его части.

В действительности же он не сделал никакого открытия. «Травматический невроз» под вопросом значился в выписке, которую Голиков прятал на дне своего чемодана. Ехидный старичок просто снял этот щадящий вопрос, который дарил еще какую-то надежду.

Травматический невроз — это была распространенная во время войны болезнь, которую вызывали ушибы головы или позвоночника. Описание болезни Голиков нашел в двух медицинских справочниках, где отмечалось, что травматический невроз обычно проявляется через десять и даже двадцать лет после сильного удара. А у Голикова болезнь проявилась через три года после первой контузии и через год после второй.

Среди симптомов недуга — в острые периоды — значилось стойкое нарушение сна, беспричинная перемена настроения, возбудимость, взрывчатость, кратковременное затмение сознания, склонность к жестоким поступкам и запоям. Недоставало в справочниках лишь одной подробности: как болезнь лечить.

Диагноз, каллиграфическим почерком занесенный в «Карту обследования», закрывал дорогу в академию.

Ночью Аркадий Петрович не спал, а к девяти утра явился в академию опять. В вестибюле был вывешен список допущенных к экзаменам. Своей фамилии он на листке не нашел.

Конечно, после вчерашнего проигранного поединка с невропатологом он мог рассчитывать лишь на чудо, но чуда не произошло.

Хотелось с кем-нибудь поговорить, чтобы кто-то сказал: «Ничего, брат Аркаша...» Но не к кому было кинуться. Тухачевский снова командовал войсками Западного фронта. Конечно, Голиков мог пойти к командующему войсками ЧОНа Республики Александрову. Но как раз к нему сейчас и не было желания идти: и потому, что Соловьев не был пойман, и потому, что он, Голиков, был отстранен, и, наконец, потому, что не прошел медкомиссию. Он не терпел жалости к себе, предпочитая одолевать свои беды сам. И не любил выглядеть неудачником.

Голиков поднялся на второй этаж, где опять в том же зале проходили осмотр новые кандидаты, и попросил вызвать председателя медкомиссии. К нему вышел хирург.

— Я знакомился с вашим личным делом, товарищ Голиков, — начал хирург, не дожидаясь вопросов. — На заседании комиссии я пытался вас отстоять и предложил зачислить вас на год условно. Вы бы ходили на занятия, сдавали зачеты и одновременно лечились бы у Егора Васильевича, нашего невропатолога. Начальник академии согласился. Больше того, он получил разрешение у заместителя председателя РВС. Не согласился только Егор Васильевич. Он настаивал, что лечение ничего не даст. Скорей всего, он на вас обижен за строптивость.

— Я не хотел Егора Васильевича обижать... А как вы полагаете, с военной службы меня уволят?

— Я бы не спешил. Молодость должна взять свое. Непременно жду вас в будущем году.

Полдня Голиков бродил по городу. В Столешниковом переулке он спустился в трактир для извозчиков. Тут стоял неторопливый говор, в воздухе висел родной ему запах кожи, лошадиного пота, сена и дегтя.

Аркадий Петрович плюхнулся на лавку в углу, и половой с несвежим полотенцем, перекинутым через руку, принес ему наперченного варева, изрядный кусок сома с гречневой кашей, тарелку овсяного киселя и два стакана горячего чая. Хлеб лежал в берестяной хлебнице.

После того как Аркадий Петрович съел все, что ему принесли, он вспомнил, что во рту не было ни крошки со вчерашнего утра. И мысли его, отчасти успокоенные обильной едой, потекли вяло, но толково.

Домой он не поедет. Ведь Арзамас — это не только отец, сестрички и тетя Даша. Это и школьные друзья. Что он им расскажет о себе, когда они соберутся? Что он внезапно теряет сознание на улице и что у него дрожат руки, будто он всю жизнь воровал кур?

В общежитие Аркадий Петрович вернулся поздно. Соседи по комнате уже спали. А утром, укладывая вещи в чемодан, Голиков увидел конверт с аттестацией, которую получил в Енисейском губкоме комсомола. Она была адресована в ЦК РКСМ. Заступничество ЦК ничего изменить не могло, но там можно было посоветоваться.

В военном отделе его принял заведующий, который коротко назвал себя: «Захар». Лет двадцати трех, в галифе и гимнастерке, он дергался от внезапно вспыхивающей боли в левой простреленной руке.