Борис Камов - Рывок в неведомое

Из приобретенного в армии Голикову, как будущему штатскому человеку, могло пригодиться умение объяснять. Ему нравилось быть учителем — еще с тех пор, когда его родители преподавали в школе при сахарном заводе во Льгове.

Однако для работы в школе Аркадию Петровичу недоставало образования: он закончил всего четыре класса реального, а в пятом проучился одну четверть. Правда, открываются разного рода курсы для взрослых. Но кто его будет кормить, пока он станет доучиваться?

Конечно, существовало множество ремесел, где его скудное образование не было бы помехой, но ремесла его не влекли.

Аркадий Петрович вспомнил все, чем довелось ему заниматься до ухода в армию: был делопроизводителем в укоме партии, техническим секретарем в газете «Молот».

Как никогда, он теперь нуждался в совете, в том, чтобы кто-то вместе с ним все взвесил и помог принять решение. Но советоваться с отцом стало сложно. Аркадий Петрович его по-прежнему любил, однако отец заметно постарел и опростился. У Голикова было ощущение, что отец его теперь не поймет.

Из близких оставалась еще мама. Она могла бы, по своим способностям, стать отличным врачом, потому что понимала и жалела больных, или общественной деятельницей, как Коллонтай, или журналисткой: мама живо и легко писала. Жизненные обстоятельства не позволили ей в полной мере проявить себя.

Но маму отличала проницательность. Многое в детях, в первую очередь в нем, Аркадии, она разглядела раньше других. Аркадий был еще совсем маленьким, когда мама заметила, что в нем проснулась потребность сочинять стихи. И она подарила ему альбом в сафьяновом переплете. Стихотворцем он не стал и не станет, но своим подарком мама дала понять, что уважает его тяготение к литературному творчеству. Не с этого ли дня он стал осознавать себя как личность? А после отъезда отца на войну мама велела подавать Аркадию чай в отцовском подстаканнике. «Он теперь единственный мужчина в доме...» — говорила она о десятилетнем сыне.

Когда Аркадий после ранения приехал в Арзамас и влюбился без памяти в Зойку, мама первая это заметила и деликатно предложила пригласить Зойку на обед или на чашечку чая.

Драма началась с того дня, когда сделалось известно, что у мамы роман с Зойкиным братом, Александром Федоровичем, высоким красавцем с мушкетерскими усами. Утаить в маленьком городе возникшие отношения оказалось невозможно. Мама решилась на отчаянный шаг — уехала вместе с Александром Федоровичем по партмобилизации в Среднюю Азию, в Пржевальск. Александр Федорович оставил свою семью, а мама бросила на попечение тети Даши девочек. Аркадий простил маме «позднюю любовь», хотя было больно за отца, но не простил, что она кинула на произвол судьбы сестер, и перестал маме писать.

Мама заведовала в Пржевальске райздравотделом и одновременно была председателем ревкома, налаживала здравоохранение и участвовала в борьбе с басмачами. Там она заболела туберкулезом и теперь жила в Крыму.

Мама была бы счастлива увидеть сына. Но после того, как Голиков два года ей не писал, он не решился к ней ехать, уверив себя, что не хочет волновать ее своими заботами.

На самом деле она каждый день его ждала, но узнать и понять это ему было суждено позже...

...Голикову вспомнилось, что мама советовала в свое время делать записи в дневнике «Товарищ». «Тебе потом самому будет интересно», — сказала она.

А когда он попал домой после первого ранения, мама часто садилась к нему на постель и просила его что-нибудь рассказать. Он отбирал случаи побезобидней, а если удавалось, то и повеселей. Мама слушала, не спуская с него своих серых потрясенных глаз. Иногда они наполнялись слезами, иногда прищуривались, словно мама пыталась угадать, через что же еще прошел ее мальчик, от которого исходил такой знакомый по больнице запах лекарств.

Однажды мама сказала: «Это нужно записывать». Он удивился: «Зачем? Я и так все помню».

...И теперь, сидя в глубоком, с облезающей обивкой кресле гостиницы «Дрезден», Аркадий Петрович как о само собой разумеющемся подумал: «Надо вернуться к рукописи».

У этой рукописи была своя история. Зимой 1922 года Аркадий Петрович приехал в Ужур. Место новое. Друзей и близких не было. А хотелось с кем-то посидеть, подумать, поговорить.

Однажды — просто так, для себя, только чтобы вспомнить, где, в чем успел, а где срывался, — он сел писать записки. Думал: «Выйдет интересно — переделаю в роман». Но первые страницы — про Арзамас — получились вялыми. А главное, понял, что пишет не для себя, что мысленно обращается к будущему читателю, и решил, что глупо делать двойную работу, надо сразу приниматься за книгу.

Роман задумал автобиографический и себя в нем вывел под именем Сергея Горинова, самоуверенного, находчивого, порой до дерзости смелого курсанта. И сразу пришло название — «В дни поражений и побед».

В романе Голиков писал о многом, что ему довелось увидеть и пережить самому. Так, по дороге из Москвы в Киев курсантский эшелон из-за какой-то мелкой поломки остановился в Конотопе. Начальник станции пустил вперед грузовой порожняк, который, едва отъехав от Конотопа, полетел под откос: крушение готовилось курсантскому эшелону.

Поведал Голиков и о том, как его, пятнадцатилетнего слушателя, назначили внезапно командиром курсантского оперативного отряда и послали на ликвидацию атамана Битюга. Этот Битюг занимался главным образом тем, что выводил из строя железнодорожные пути. Его банда растаскивала рельсы и шпалы.

Тогда же, летом девятнадцатого, случилась одна история, о которой Голиков не знал, как рассказать...

«Тревожные вести... Оборвана связь... Весна... Начало любви к Стасе».

Арк. Голиков. «В дни поражений и побед» (черновик)

Стася была хорошенькой телефонисткой лет семнадцати. Ходила она в коричневом платье гимназистки с кружевным воротничком и такими же манжетами. Кружева всегда сверкали белизной. Пышные рыжеватые волосы Стася стригла коротко, подбирала их возле ушей булавками. Нежное, слегка загорелое лицо ее всегда выглядело оживленно и приветливо.

На Киевских командных курсах работали по вольному найму еще несколько девчонок. Две чернобровые, яркие украинки были явно красивее Стаси, но почему-то в Стасю была влюблена чуть ли не половина слушателей.

Словно ненароком курсанты встречали ее у ворот по утрам, когда она приходила на службу, и оказывались возле проходной в конце дня в надежде проводить Стасю до дома.

Но еще ни одному курсанту не выпадало такой удачи. Стася позволяла ее «немного проводить», если собиралось несколько человек. Но где-то на полпути она останавливалась.