Эдвард Резерфорд - Русское

Но жажда власти духовной послужила причиной его падения. Царь Алексей, отправляясь на ту или иную войну, оставлял Никона фактическим главой государства и даже даровал ему высочайший титул «Великий государь»; но вскоре Никон, подобно латинским папам, решил, что Церковь должна стоять над царем и государством, а этого ни Алексей, ни его бояре не потерпели. Могущественный Никон был отправлен в ссылку: его правление закончилось.

Но церковные реформы продолжались.

Уже в 1653 году образовалась оппозиция. Небольшая группа консервативных священников, самым известным из которых был протопоп Аввакум, отказалась принять изменения. Патриарх сокрушил их и сослал Аввакума на далекий север, но сопротивление нарастало.

В 1666 году Большой Московский собор, созванный для обсуждения ряда вопросов, постановил, что, чрезмерной гордыней обуянный, Никон должен быть низложен, реформы при этом необходимо провести, и среди прочего положили, что крестное знамение следует творить тремя, а не двумя перстами. Те, кто отказывался принять новые обряды, были преданы анафеме как еретики.

Это привело к великому разладу в русском обществе, получившему название «раскол» – схизма, – и появлению на исторической сцене новой заметной группы. В XIX веке они будут зваться староверами. Но сейчас их именовали попросту – раскольники или схизматики.

Существует версия, что реформаторы ратовали за прогресс, а раскольники были сплошь попами-мракобесами, которых поддерживали неграмотные крестьяне. Это не так. На самом деле Никоновы новые переводы делались в такой спешке, что в них оказалось множество несообразностей, а сам он настаивал на деталях, которые другие православные патриархи объявили необязательными. Что касается раскольников, многие из них были грамотными купцами или преуспевающими крестьянами.

Был у раскольников один убедительный довод, который реформаторам трудно было опровергнуть. Если Москва, как издавна утверждала Церковь, – это Третий Рим, четвертому же не бывать, – то как могут все церковные учения и обряды, исполняемые до нынешнего времени, вдруг сделаться неверными? Должны ли мы признать еретическими обычаи, которых придерживались русские святые, и чин богослужения, утвержденный на Стоглавом соборе при участии Ивана IV?

В Церкви, которая всегда опиралась на силу традиции больше, чем на текстологический анализ или логические доказательства, эти возражения были особенно весомыми.

Таков был спор, разгоревшийся в центре. И кто мог предвидеть, как со временем все это отзовется на бескрайних просторах страны?

Между тем в последующие годы случились и другие великие потрясения.

Стояло лето, обыкновенно тихий городок Русское был охвачен страшным волнением.

Приближались мятежники.

Монахи, не зная, как им поступить, ждали указаний от настоятеля, а тот и сам не мог решить, то ли защищать монастырь, то ли открыть ворота. И в городке, и в селе Грязное мнения тоже разделились. Среди молодежи многие верили, что приход бунтовщиков сулит свободу.

– Он пришел дать нам волю, – говорили они. – Бобровых перевешают, и земля станет нашей.

Но люди постарше этот задор не разделяли.

– Если мятежники сюда заявятся, будут нам казни египетские, – заметил маленький купец.

Никто, правда, толком даже не знал, где они сейчас. Одни считали, на другом берегу Волги, другие полагали, что поблизости от Нижнего Новгорода, а самые боязливые утверждали, что мятежники уже переправились через Оку.

А что же их предводитель, храбрый казак Стенька Разин? За каких-то несколько лет его имя обросло легендами. Поговаривали, что он будет править Москвой, как настоящий царь.

А пока старшие тревожились, детвора Грязного нашла новую забаву: дразнить тихую серьезную шестнадцатилетнюю девушку. Она почти не обращала на них внимания, хотя постоянные приставания с хихиканьем и взрывами смеха, задевали ее гораздо больнее, чем думали ребятишки. Звали ее Ариной, а изводили ее одним и тем же вопросом: «Арина, а что Стенька Разин, он ведь твой тятя? Он что, спасать нас будет? Скажи-ка, Арина, а твой тятя правда придет?»

А досаждали ей эти глупости потому, что она и сама не знала ответа.

Пока ей не сравнялось пяти лет, она думала, что ее отец управляющий: ведь они жили в его доме. Это был суровый, мрачного вида человек, и, хотя он иногда сажал ее к себе на колено, маленькая Аринка расстраивалась, поскольку чувствовала, что он ее не любит. Конечно же, это была ее вина. Но когда ей исполнилось пять, он умер, и она вместе с бабкой Еленой перебралась в просторную избу своего дяди. И вскоре после этого одна девочка сказала ей:

– Твой тятя – казак.

Она удивилась, а когда спросила бабку, Елена ответила только:

– Что за чепуха!

Но вскоре Арина и сама догадалась: с ней что-то не так. Что-то неправильно. Она то и дело слышала шепоток и смешки. А когда ей исполнилось семь, Елена коротко буркнула:

– Управляющий тебе не отец, твой отец – казак. Вот и все. Не болтай об этом.

Она и не болтала. Но с того дня ей стало ясно: из-за какого-то неведомого казака она, Аринка, для всей деревни – все равно что порченая.

Казак. Что еще за казак? Она в жизни не видела ни одного, но знала, что казаки – буйные, страшные люди, у казаков длинные усы, а на бритой голове вьется чуб, и по степи они скачут верхом, как татары. Неужто один из этих чертей и вправду ее тятя? Однажды она робко спросила бабку, каким он был.

– Просто казак. Чернявый. Выбрось из головы, – коротко ответила Елена. И прошел целый год, прежде чем Арина осмелилась спросить:

– Как звали моего отца?

– Почем мне знать? Глупости всё. – В голосе бабки чувствовалось раздражение. – Да и что теперь? Помер поди давно, а и жив, в гости не заглянет. – Но затем, заметив огорчение Арины, смягчилась. – Не горюй, голубка моя, слава богу, у тебя и так родни хватает.

Это была правда. Кроме дяди – брата ее матери – чуть ли не полдеревни были с ними в том или ином свойстве. Даже священник, служивший в деревянной церковке, стоявшей в Грязном, приходился ей дальним родственником, да еще двое купцов в Русском. Нет, думала Арина, не одна она, не одинешенька.

Жизнь в деревне часто бывала тяжелой: уж так крестьянам положено – страдать. Ее родные еще помнили мрачный конец правления грозного царя Ивана и последовавшее затем Смутное время. Дважды за короткую жизнь Арины случался неурожай, так что им приходилось почти голодать. Один раз пришла весть о великом множестве волков: три или четыре тысячи хищников будто бы наводнили Смоленск и бродили по улицам в поисках пропитания.

Но самым тяжким бедствием была война. Сражениям, казалось, не будет конца. После того как царь присоединил Украину, началось новое противостояние с Польшей. В течение тринадцати лет не проходило и трех месяцев, чтобы из Русского не угоняли в царское войско мужиков, и многие не возвращались.