Эдвард Резерфорд - Русское

И что же двигало им? Честолюбие: именно ему был обязан Бобров своими успехами, но честолюбие – жестокий хозяин. Оно толкает вперед, но стоит оступиться, стоит встретить неодолимое препятствие, как это самое честолюбие вскочит вам на спину, словно черт, ругаясь и бранясь, а затем потащит вниз, подобно огромному камню, круша вашу жизнь. Но как ни странно, честолюбие помогало Александру Боброву сохранять своего рода чистоту. Что бы он ни делал, как бы хитро ни раскидывал карты, все это служило единственной тайной идее, которая его вела.

Так чего же он хотел? Как и большинство честолюбцев, Бобров и сам толком не знал. Ибо этому нет названия. Возможно, весь мир или небеса, а еще лучше – и то и другое. Он бы не отказался в один прекрасный день стать благодетелем человечества.

Но в тот декабрьский вечер, когда он вновь и вновь смотрел на покрытый цифрами лист бумаги и качал головой, его мысли занимал более насущный вопрос. Он давно знал, что оказался в трудном положении, и все тянул с подведением итогов. Однако откладывать дальше было нельзя.

Потому что Александр Бобров был совершенно разорен.

Он был удачливее многих и с готовностью это признавал. Несмотря на то что с каждым поколением имения дробились, отец все же оставил ему три поместья: одно в окрестностях Тулы, другое в плодородном краю близ Оки в Рязанской губернии, и еще одно – в Русском, южнее Владимира. В общей сложности Александр владел пятьюстами душами. Не такое уж большое состояние по тем временам, ведь в XVIII веке население стало стремительно расти, но все же наследство он получил неплохое. Однако этого было недостаточно.

«Да половина моих знакомых в долгах», – бодро говаривал он. Это было справедливо по отношению и к бедным, и к богатым дворянам. Власти выказали большое понимание: даже учредили специальный банк, чтобы ссужать деньгами – конечно же, только помещиков – на исключительно выгодных условиях. И поскольку состояние помещика оценивалось по количеству душ, которыми он владел, они и были залогом для получения займа. К счастью, в тот год залоговая стоимость крепостного повысилась вдвое: с двадцати до сорока рублей за душу. Это позволило ему продержаться на плаву еще несколько месяцев. Но факт оставался фактом: поместье в Туле, где он вырос, необходимо было продать; оставшиеся триста душ были заложены, и только Богу было ведомо, сколько он задолжал купцам.

Последний удар постиг его этим утром, когда управляющий попросил у него денег, чтобы купить на рынке продукты, и Бобров обнаружил, что денег у него нет. Он велел слуге купить на свои, а сам отправился в банк. К его удивлению, в наличных ему отказали. Это было чудовищно! Очутившись в своем кабинете, он заставил себя проверить счета и, к своему ужасу, обнаружил, что проценты, которые необходимо заплатить, намного превышают его доход! Не оставалось сомнений: он разорен. Его игра кончена.

– Бесполезно, – вздохнул он. – Эту партию мне не доиграть.

И он вновь обратился к письму. Путь к безопасности – женитьба на немке. Как ему из этого выпутаться, черт возьми?

Однажды он уже был женат, давным-давно. Его жена умерла родами всего через год после свадьбы, и он тяжело переживал потерю. Но это осталось далеко в прошлом. С тех пор он не женился. Зато у него была очаровательная любовница. А ухаживать за немкой он начал для страховки, на крайний случай; за прошедшие годы он не раз начинал подобные отношения, не имея определенных намерений. Она происходила из семьи прибалтийских дворян – потомков тевтонских рыцарей, часть которых перешла на русскую службу, после того как Петр Великий захватил их наследственные балтийские земли. Ей было только пятнадцать, и она без памяти в него влюбилась, за что ему на самом деле следовало благодарить судьбу, поскольку она была богатой наследницей. Звали ее Татьяной.

Весь тот год невинная девица убеждала отца дать согласие на их брак. С течением недель и месяцев, глубже и глубже увязая в финансовых трудностях, Бобров все крепче связывал себя обязательствами. «Если все пойдет не так, как я планирую, я не могу позволить себе потерять ее». Боброва все больше страшила мысль, что ее отец узнает правду о его долгах и откажет ему самым решительным образом. «Тогда я останусь на бобах», – вздыхал он. День за днем он тянул время: и теперь, в решающий момент, получил от нее это в высшей степени необычное письмо.

Оно было весьма прямолинейным. Татьяна пеняла ему за то, что вот уже три недели, как он ее избегает. У ее отца на примете другие претенденты. И заканчивала девица твердо:

Завтра вечером я спрошу отца, есть ли известия от тебя. Если нет, то и я не хочу больше ни видеть тебя, ни слышать.

По меркам той эпохи письмо было совершенно поразительным. Чтобы девушка осмелилась напрямую обратиться к мужчине, нарушив все правила этикета! Ему с трудом верилось, что она на это способна. Александр и сам не знал, как отнестись к такой отваге: осуждать или же восхищаться. Но одно он понимал ясно: от своих слов она не отступится.

Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. А что, если он сдастся? Так уж ли это ужасно? С ее деньгами он сможет сохранить прекрасный дом в Петербурге и свои поместья. Останется богатым, уважаемым человеком, ему не придется больше рисковать. Люди скажут, что он прекрасно устроился. «Время выйти из-за карточного стола, пока я в выигрыше».

Так почему же он колебался? Почему не хватался за эту спасительную соломинку, протянутую ему судьбой? Он открыл глаза и стал вглядываться в зимнюю тьму за окном. Оставалась единственная возможность в последний раз бросить кости. Старуха.

Он вздохнул. Это был страшный риск. Даже если он добьется желаемого, она всегда может передумать. И тогда он потеряет все – деньги, репутацию, даже возможность подняться вновь. «Я стану нищим, – понял он. – И все же…»

Еще несколько минут игрок Александр Бобров просидел за столом, оценивая шансы. Наконец он выпрямился с едва заметной мрачной улыбкой на губах. Он решился.

«Сегодня же вечером поеду и спрошу старуху», – решил он.

Потому что Бобров-игрок вел тайную партию, ставки в которой были больше состояния Татьяны.

Он играл на весь Петербург.

Санкт-Петербург – воистину, это было чудо. Расположенная на одной широте с Гренландией и Аляской, на без малого двадцать сотен верст севернее Бостона, находящаяся ближе к полярному кругу, чем к Лондону или Берлину, русская столица была второй Венецией. Какой прекрасной представала она в своей строгости, раскинувшаяся по широким невским берегам там, где треугольник Васильевского острова делил Неву на два рукава неподалеку от устья. Его вершина, словно острие стрелы, была направлена вглубь материка, а широкое основание в устье защищало город от грозных штормов.