Петр Лубенский - Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере

— Наша работа, Александр Григорьевич!

— Да, — взволнованно ответил оп, не сводя глаз с бунтовщиков. Это не «серая скотинка», это не «пушечное мясо», это отважные борцы за рабочее дело. Они понесут на восток дух революции!

Шлихтер в Киевском комитете РСДРП вел решительную, непримиримую борьбу с меньшевиками. Но его перестали извещать о заседаниях комитета. Скрывали явки и пароли. Не согласовывая с ним, принимали решения. Видя бесплодность и невозможность дальнейшей работы с меньшевиками, Шлихтер вынужден был фактически выйти из комитета, хотя формально оставался в нем почти до конца 1904 года.

— Я не могу нести ответственность за его оппортунистический курс, — говорил он.

Вскоре вышел из комитета и Вакар.

После массовых арестов в январе 1904 года, учиненных новым начальником Киевской охранки Спиридовичем, обстановка в городе стала невыносимой. Летучие филеры и провокаторы, дворники и босяки, — все, казалось, ополчились против революционеров. Штаб-квартиру Русской части ЦК пришлось перевести в Москву. Оставшиеся во главе ее заняли явно примиренческую позицию.

Как-то летом этого же года Глеб и Александр сидели на скамейке в сквере у развалин киевских Золотых ворот, построенных еще Ярославом Мудрым. Цвели липы. Звенели в их кронах птичьи голоса. Жужжали пчелы. Шлихтер недовольно косился на своего яснолобого товарища, встревоженный сообщенными им последними известиями из Москвы.

— Что же происходит, Глеб? — спросил он. — Ведь при таком накале политических страстей примиренчество или нейтралитет являются, по существу, позицией меньшевистской!

— Верно, — подтвердил Кржижановский. — Потому-то я и подал в отставку — вышел из Центрального Комитета!

— Сдаем, значит, позиции одну за другой, — нахмурился Александр. — Я, хлопнув дверью, ухожу из комитета, вы — из ЦК. Рабочие-искровцы нас не поймут, а поняв, вряд ли простят. Ведь мы фактически отдаем партию на поток и разграбление оппортунистам. Как это расценят наши друзья там, в Женеве?

— Вы знаете мое отношение к Старику, — ответил, помрачнев, Глеб. — Мы с ним начинали строить партию, как говорят инженеры, с нулевого цикла. Я присутствовал в Сибири при самом зарождении у него идеи создания газеты «Искра». Сколько в нее вложено сил, изобретательности, таланта! Сколько на нее возлагалось надежд! И она оправдала их. Ведь «Искра», по существу, создала партию. И мне страшно представить, каким трагическим был для Владимира Ильича день, когда он вышел из редакции «Искры». Распрощался со своим любимым детищем и остался один!

— А мы? — воскликнул Александр.

— Не все его соратники оказались на высоте, — вздохнул Глеб. — А что делает нынешнее руководство? Ленина лишили права заграничного представительства ЦК и объявили цензуру его произведений. «Спасение одно — съезд!» — сказал Ленин. А нынешний, с позволения сказать, ЦК не разрешает бороться за созыв Третьего съезда! В такой ситуации я не могу покинуть Старика!

— Ну а как же дальше? — спросил Шлихтер. — Ведь разрыв нешуточный. И его нельзя разрешить как детскую ссору: на твои куколки, отдай мои кубики!

— Старик оказался самым дальнозорким из нас, — ответил Кржижановский. — Впередсмотрящим. Возникает партия нового типа, ленинская, большевистская. И нам предстоит своими делами доказать, победит ли идеология революционного марксизма или рабочее движение пойдет по пути подчинения буржуазной идеологии!

— Верно, что партия укрепляется, очищая себя, — сказал Шлихтер. — Надо ее очистить от меньшевиков.

— Вся надежда на новый съезд! — ответил Кржижановский. — Я все-таки надеюсь, правда, может, наивно, на объединение фракций. Не могут же меньшевистские лидеры не видеть, что катятся по рельсам ревизионизма…

— Откровенно говоря, не по сердцу мне эта катавасия, — вздохнул Шлихтер. — Договорились идти врозь, а бить вместе. А теперь лупим друг друга по любому поводу чуть ли не по мордасам!

— Разногласия приняли такую форму, что создается впечатление, будто борьба между большевиками и меньшевиками важнее, чем борьба их против самодержавия. Лядов рассказал мне анекдот: два стражника ведут на казнь большевика и меньшевика. Жара. Конвоирам хочется выпить пива. Но как оставить приговоренных без охраны? Ведь убегут. «Ничего, — говорит один конвоир. — Это же большевик и меньшевик. Они даже не заметят, что мы отлучились». Напились пива, вернулись, а социал-демократы продолжали яростно спорить.

— Веселенького мало, — покачал головой Шлихтер.

— Сейчас, как никогда, необходимо руководящее ядро. И создать его может только один человек…

— Да, только он! — отлично понимая, о ком идет речь, подтвердил Шлихтер. — А как он сам? Наверное, убит горем?

— Напротив! — Глаза Глеба заискрились как-то по-особому, задорно. — Старик говорил… Какая прекрасная вещь — наш съезд! Открытая, свободная борьба. Мнения высказаны. Оттенки обрисовались… Руки подвиты. Решения приняты. Этап пройден. Вперед! — вот это я понимаю. Это — жизнь. Это не то что бесконечные, нудные интеллигентские словопрения, которые кончаются не потому, что люди решили вопрос, а потому, что устали говорить!

Шлихтер оживился, обрадовался.

— Вот это то, чему я никогда не устану учиться у Ильича, — сказал он взволнованно. — Политическому оптимизму. Вере в неуклонную победу нашего дела.

«Да-да, наше дело бесспорно победит. Но удастся ли мне и рядовым большевикам одолеть Киевский комитет РСДРП, который стал оплотом меньшевиков?..»

И Шлихтер вспомнил приезд члена ЦК Марии Моисеевны Эссен. Это была схватка накоротке и решительная попытка пресечь дезорганизаторскую деятельность меньшевиков.

…Вначале Мария Эссен хотела подъехать прямо к парадному подъезду Управления Юго-Западных дорог. Но потом остановила извозчика за целый квартал. Небрежно бросив ему деньги, неторопливо, но твердо, даже горделиво пошла по тротуару. Зеленое модное платье удачно подчеркивало ее стройную фигуру, а широкие поля такого же цвета шляпки скрывали от прохожих ее, быть может, излишне любопытный взгляд.

Удержаться от любопытства было трудно. Киев она знала с 1897 года. Это город, который с легкой руки Зинаиды Невзоровой-Кржижановской в конспиративных письмах большевиков получил второе название — Красавск.

«Да, тогда здесь была сильная организация! — думала Мария. — Мельников, Эйдельман, Тучапский, Вигдорчик… А что ж теперь? Почему Шлихтеру так неуютно в Киевском комитете?.. Что ж это за меньшевистское засилье?!»

Мария была уже перед мрачноватым зданием управления дороги, чем-то напоминавший средневековую крепостную башню.

«Да, точно в осажденной крепости Сашка — и здесь, верно, и в комитете». — Большие темные глаза Марии погрустнел».