Вольдемар Балязин - Посох пилигрима

И тут же я вспомнил старую историю с корчмаркой, и если раньше какое-то сомнение в сопричастности Ханса к этому грязному делу не покидало меня, то теперь я наверное знал: и тогда, и теперь все происходившее и происходящее не обошлось без моего мажордома.

— Преподобный отец, я очень устал с дороги, — сказал я, попытавшись оттянуть начало встречи, для того, чтобы собраться с мыслями и просто-напросто прийти в себя.

— Я прошу вас уделить мне совсем немного времени, — все так же тихо и вкрадчиво проговорил инквизитор и впервые за нашу встречу посмотрел мне в глаза.

Этого взгляда было более чем довольно. Я понял, что он ни за что не уступит и все равно добьется своего.

Будто прыгая в холодную воду, но вместе с тем как можно равнодушнее и спокойнее, я сказал:

— Ну, что ж, будь по-вашему.

Инквизитор промолчал и медленно пошел вперед, как идет хозяин, показывая дорогу гостю, никогда дотоле не бывавшему в его доме. И — странное дело — я, хозяин Фобурга, безоговорочно принял эти условия, почувствовав, как внутри у меня что-то не то надломилось, не то оборвалось. Я поплелся следом за отцом Августином, а за мною так же неспешно пошли двое доминиканцев и Ханс.

И никто из тех, что глядели на нас в эти мгновения со стороны, не сказал бы, кто из нас — кот, а кто — мышь.

Но я-то хорошо знал, что котов здесь четверо, а мышь одна. И эта единственная маленькая, жалкая, слабая и трусливая тварь — я.

Келья, отведенная отцу Августину, оказалась одной из самых просторных комнат моего замка. Более того, в ней появился большой стол, парадные стулья с высокими резными спинками из столовой, серебряные шандалы со свечами — из моего кабинета. На столе лежала стопа чистой бумаги, очиненные перья, какая-то неизвестная мне пухлая рукопись и моя «Книга странствий».

По всему было видно, что меня ждали: три стула стояли по одну сторону стола, три — сбоку у стены, один — с другого бока. Отец Августин, не глядя на меня, молча ткнул рукой в сторону одиноко стоящего стула, и я покорно опустился на сиденье.

Совершенно по-другому он показал на стул Ханса — один из трех, стоящих напротив меня, и кухмистер с достоинством занял указанное ему место. Нет, не просто занял, а воссел или даже воздвигся, этаким языческим идолом.

Сами отцы инквизиторы бесшумно опустились на стулья и в смиренном благочестии закатили очи, неслышно творя молитву.

— Прежде чем мы начнем разговаривать с вами, дети мои, — сказал отец Августин, обращаясь ко мне и Хансу, — я хотел бы, чтобы вы знали, как вам надлежит вести себя во время предстоящего с вами разговора. Прежде всего вы должны быть абсолютно правдивы и искренни. А это, в свою очередь, возможно, если каждый из вас будет уверен, что все здесь сказанное останется для всех других, находящихся за этой дверью, совершеннейшей тайной.

Отец Августин помолчал, а затем, подняв палец, — произнес многозначительно — и куда сразу же подевалась его елейность и благость!

— Разглашение тайны мы считаем прямой и злокозненной помощью еретикам. И потому всякий, кто окажется виновным в этом преступлении, будет расцениваться нами, как сознательный и добровольный приспешник отступников от веры и убежденный клеврет врагов нашей матери святой католической церкви. И потому такой пособник будет осужден, как еретик, изринутый из ее лона, проклят и предан сожжению.

Еще раз взглянув в глаза каждому из нас, отец Августин сказал:

— Поднимите правую руку вверх и поклянитесь, что все здесь услышанное, вы до конца своих дней сохраните в тайне.

Я и Ханс, подняв правые руки, произнесли: «Клянемся».

— Ты, наверное, еще не знаешь, что произошло в этом доме за время твоего отсутствия? — начал разговор отец Августин в присутствии трех свидетелей — двух братьев-доминиканцев и одного доброго католика-мирянина, бывшего крестоносца и проверенного в деле друга Святой Инквизиции, — свидетелей надежных и абсолютно приемлемых для любого трибунала.

— Вы видели, святой отец, что…

— Преподобный отец, — мягко поправил меня инквизитор.

— …Преподобный отец, что я ни с кем и словом не успел перемолвиться за те несколько минут, какие я провел в Фобурге.

— Однако ты хорошо знаешь, что двое мужчин, нашедших гостеприимство под твоим кровом, теперь находятся в руках Святой Инквизиции. И ты, прекрасно зная это, предпринял многое, чтобы в обход Священной конгрегации повлиять на исход дела и отвести руку правосудия от этих, судя по многому, близких тебе людей?

Я понял, что запираться бессмысленно: по всему было видно, что отцу Августину известно многое, возможно, даже все, чем занимался я последние три недели.

И потому я сказал в полном соответствии с истиной:

— Нет, преподобный отец, я ничего не знаю о том, что произошло в этом доме за время моего отсутствия.

— Брат Телесфор, — обратился инквизитор к одному из доминиканцев, — дословно запиши сказанное Иоганном Шильтбергером.

Монах прилежно зашуршал пером по бумаге.

— Тогда объясни нам, Иоганн Шильтбергер, как ты, не зная о случившемся, стал делать то, что ты делал последние три недели.

— Не нашептал ли тебе нечистый о том, что случилось в Фобурге за триста миль от твоего дома, когда ты был в обители отцов-бенедиктинцев? — встрял в допрос третий доминиканец.

Я обмер. «Раз в разговоре инквизиторов появился нечистый, — подумал я, — дело мое швах».

— Я настаиваю, преподобный отец и настоятельно прошу записать точно, что я не знал и сейчас не знаю, что произошло в этом доме за время моего отсутствия.

— Тогда поясни нам смысл сказанного тобой, — терпеливо и спокойно, без тени недружелюбия проговорил преподобный.

— Охотно поясню, преподобный отец. Я узнал, заехав в монастырь Рейхенау, что двое моих спутников арестованы отцами-инквизиторами. И я, действительно опасаясь за них, стал искать помощи и содействия у нескольких знатных господ, как духовных, так и светских. Но я ничего не знал и не знаю и сейчас, что именно случилось в замке Фобург, когда и меня, и их здесь не было.

— Ну что ж, — сказал отец Августин, — мы расскажем тебе, что здесь случилось. — И чуть приподняв подбородок, сказал: — Брат Фабиан, позови-ка сюда кого-нибудь из слуг. Лучше всего какого-нибудь мальчишку.

Третий доминиканец, тот, который определил нечистого в мои осведомители, быстро вышел за дверь и тотчас же вернулся, волоча за ухо поваренка Тилли.

Отец Августин неспешно вышел из-за стола и приблизился к насмерть перепуганному мальчишке.

Молча и совершенно неожиданно преподобный дал поваренку такую затрещину, что тот отлетел в сторону и, ударившись головой об стену, чуть ли не замертво рухнул на пол. Тилли, беззвучно плача, встал на четвереньки, а затем, держась двумя руками за голову, поднялся на ноги.