Дэвид Гилман - Бог войны

Покамест.

В последующие недели Жан д’Аркур тоже подналег на упражнения, чтобы восстановить силы, так что ежедневно мог оценивать и прогресс Блэкстоуна. Увидев, как тот пересиливает боль, д’Аркур вступил в мысленное состязание, возжелав взять над юным лучником верх.

Каждый выкладывался до седьмого пота, и д’Аркур понял, что молодость и тяжелый труд с малых лет дают юному рыцарю преимущество. Что ни день он узнавал о своем подопечном чуточку больше. Скоро Блэкстоун будет достаточно силен, чтобы научиться сражаться, как надлежит человеку чести – с мечом в руке, а не убивая противника издали с помощью боевого лука. Каждый прыгал выше собственной головы, твердо вознамерившись превзойти другого.

Аристократ и крестьянин почти не разговаривали, пока д’Аркур не почувствовал, что готов простереть на второго свою обходительность. А затем – медленно, но неуклонно – начал вводить йомена-лучника в свой мир. Д’Аркур устроил, чтобы по окончании каждодневных упражнений во двор приносили вино, хлеб и сыр. Они с Блэкстоуном смывали с себя пот у желоба с холодной водой, а затем призывали Христиану уврачевать раны Томаса. Д’Аркур понял, что Блэкстоун был прав: месяц пролетел быстрее, нежели предполагалось, – и он видел, что скоро Томас сможет удалиться по собственной доброй воле, коли только д’Аркур позволит.

А этого допустить нельзя. Покамест. Пока этого не одобрит его дядя Готфрид д’Аркур. Надо достучаться до этого неотесанного парня, найти способ завоевать его доверие и уповать, что ему достанет здравого смысла понять, что жалованная ему честь – не только отражение королевской воли, но и благословение Божие. Между ними ничего общего, кроме конфликта, через который довелось пройти обоим. Это может послужить цели.

– Я вместе со своей родней и воинством был в третьей бригаде, – сказал д’Аркур, стаскивая с себя рубаху и подставляя спину слуге, чтобы вытер насухо. Другой челядинец подошел помочь Блэкстоуну стянуть намокшую сорочку, но тот отослал его, предпочитая самостоятельно справляться с рукой, по-прежнему пребывающей в согнутом положении в лубках из деревянных дощечек и кожи, размоченной в воде и высушенной, образовав твердую повязку, удерживающую на месте сломанные кости.

– Я такой бригады не видел, – ответил Блэкстоун. – Я видел лишь тысячи человек в броне, надвигающихся на нас, будто адские полчища. Земля у нас под ногами дрожала, и мы могли думать лишь о том, чтобы перебить вас, пока вы не добрались до нас, ибо тогда мы были бы отданы на вашу милость, а милосердия в тот день не знал никто.

Д’Аркур кивнул. Наполнив два кубка вином, слуга протянул один из них своему господину и уже хотел было дать второй Блэкстоуну, когда д’Аркур сам вручил Томасу свой кубок. Блэкстоун ответил небольшим жестом, выражавшим… что? Дружбу? В последние недели они начали перекидываться несколькими словами. Ни один не жаловался на свою боль, ни один не обвинял другого в кровопролитии на поле брани. Слуга отошел. Старший из двоих пригубил вино.

– Ваши стрелы напугали нас пуще Страшного суда. Вы валили нас, как деревья. Одна из ваших стрел угодила мне в бок, но броня ее отразила; другая проткнула ногу, пригвоздив меня к седлу. Наши атакующие кони натыкались друг на друга, копье сломалось. Оруженосец оттащил меня от коня, когда я упал. И погиб, когда я уже был в безопасности. До сих пор слышу крики коней и людей. Я молился, чтобы Господь послал с небес огненный шар и смел вас, лучников, с лица земли. Ненавидел вашу бойню. Ненавидел всех вас без изъятия. Вы погубили все, что я знал.

В его словах не было ни гнева, ни обвинений – только воспоминания, которыми невозможно поделиться ни с кем из тех, кто не пережил кровавую бойню. Из всех обитателей замка только он да Блэкстоун хранили в памяти эту битву.

– Тебе уже никогда не натянуть боевой лук снова – с такой-то рукой, – заметил д’Аркур. – Ты должен научиться сражаться, как латник. И мне надо еще поглядеть, как ты держишь тот меч.

Правда слов д’Аркура о его увечье причинила больше боли, чем сама сломанная рука. Последние мгновения сражения ожили, как закатный туман на полях родины, вызывая из магических пелен и духов, и демонов.

– Этот меч убил моего брата, – Блэкстоун отхлебнул вина. – Я убил человека, совершившего это. Если я сожму его рукоять, то не смогу сдержать свирепость, рвущуюся из меня наружу.

– Тогда у тебя есть преимущество перед многими. Тебе всего-то надо научиться искусству использовать ее надлежащим образом. Когда будешь готов, я тебя научу.

– Почему? – поинтересовался Блэкстоун.

– Потому что это мой долг, – ответил д’Аркур. – То, что ты должен научиться понимать и чтить.

– Вы сомневаетесь в моей отваге, мессир? – спросил Блэкстоун, чувствуя, как багровеет шея от гнева.

– Нет. Но ты уже больше не тот, кем был, Томас. От тебя никому не будет толку, если тебя не обучить. Думаешь, английская армия примет обратно лучника, не способного натянуть тетиву, человека, не владеющего искусством боя? Тебе повезет, если тебя допустят завьючивать обозных мулов. Ты не глуп, Томас, ты боец. Учись сражаться.

Прополоскав рот, д’Аркур выплюнул вино. Слуга забрал его рубашку и накинул хозяину на плечи плащ, чтобы защитить от сырости и холода осенних сумерек.

Понаблюдав за ними еще минутку, Блэкстоун поднес нож к кожаной повязке, удерживающей лубки. Принялся растирать мускулы, разгоняя кровь, застоявшуюся за последние месяцы, и проверил длину руки. Сжал пальцы в кулак и поглядел вдоль линии прицеливания руки, державшей лук. Как только онемение пошло на убыль, попытался повернуть запястье, будто держа лук. Кости срослись скверно, и предплечье не поддавалось, да притом навеки останется изогнутым. Д’Аркур прав, лучником ему больше не быть, но может статься, Бог даровал ему кривую конечность, чтобы легче было держать щит.

Чувствуя, как пальцы ночного воздуха щекочут кожу, он без посторонней помощи, лишь слегка прихрамывая, вернулся в покой, к Христиане, дожидавшейся у окна.

Графиня Бланш д’Аркур сидела за столом, застеленным скатертью, омывая руки в серебряной чаше, поднесенной слугой, пока другой нарезал и клал еду на ее тарелку. Вытерла руки полотенцем, сосредоточившись на этом действии, одновременно мысленно прикидывая, как же ответить на вопрос, заданный мужем считаные мгновения назад.

– Она спит в его постели? – снова спросил д’Аркур.

– Жан, откуда мне знать?

– Она наша питомица и пребывает на твоем попечении. Итак?

– По-моему, – осторожно произнесла она, – между ними есть некоторое чувство.

– Под одеялами?

Опустив кусок мяса с ножа для еды на тарелку, Бланш деликатно утерла рот, прежде чем пригубить вина.