Трейси Шевалье - Тонкая нить [Литрес]

Вайолет звонила соседям и друзьям, устраивала для матери короткие визиты, угощала гостей печеньем. «Не клади слишком много, – требовала миссис Спидуэлл, – иначе они будут до вечера его есть!» Потом Вайолет то и дело подогревала чайник. Она ходила за продуктами, готовила из них простые блюда: омлеты, картофельный суп, отварную рыбу, на деньги матери покупала лакомства – консервированные персики или ананас в ломтиках со сливками.

Она стала в доме незаменимой.

Вайолет позвонила Джильде, та поговорила с мисс Песел и прислала ей композиции узоров и материалы для вышивки каймы на подушечки. Позвонила и мистеру Уотерману, попросила еще неделю и, не успел он задать ей какой-нибудь вопрос или пожурить ее, быстро сказала, что ее зовет мать, и повесила трубку. Звонила Вайолет и миссис Харви, которая прежде всего спросила о здоровье матери, а уже потом поинтересовалась, будет ли она продолжать платить за жилье. Вайолет хотела было попросить денег у матери, но не стала, опасаясь, что это может нарушить достигнутое ими хрупкое равновесие в отношениях и что миссис Спидуэлл возьмет и просто скажет: «А ты переезжай обратно в Саутгемптон».

В «Пять колоколов» она больше не звонила.

Вайолет также ухаживала за тетей Пенелопой, когда та на несколько дней приехала в гости, – впрочем, большого ухода за ней и не требовалось: тетушка часто забывала о собственных нуждах, она привыкла к тому, что это от нее все что-нибудь требуют. Над властной натурой сестры тихая и кроткая Пенелопа только посмеивалась. Наблюдать за этим было все равно что видеть человека, который яростно колотит кулаками мягкую подушку без какого-либо результата. Вайолет уже казалось, будто она – персонаж одного из романов Джейн Остин, но короткий визит тети дал ей небольшую передышку.

Как только тетя Пенелопа уехала, чтобы вернуться к своим обязанностям в Хоршеме, и после особенно напряженного, вымотавшего ее дня, когда мать то и дело гоняла ее по дому – принеси то, унеси это, – какое удовольствие было принимать Тома, он, перед тем как отправиться после работы домой к жене и детям, частенько заскакивал на минутку. В этот раз миссис Спидуэлл сидела перед камином и спала – ее усыпили рассказы Моэма, которые читала ей Вайолет значительную часть дня.

– Привет! – закричал Том в дверях.

Вайолет поспешила к нему, чтобы утихомирить. В руке брат держал бутылку бренди.

– Я подумал, тебе это не помешает для поддержания духа, – прошептал он.

Вайолет отвела его на кухню, где горела плита и было вполне тепло, где можно было закрыть дверь и поговорить спокойно, чтобы их не слышала мать. На конфорке булькал куриный суп, распространяя по кухне приятный запах.

– Как сегодня мама? – спросил Том, когда Вайолет достала два стакана.

– Хорошо. Удалось убаюкать ее Сомерсетом Моэмом… хотя лично мне он очень нравится.

– Должен сказать, сестренка, ты прекрасно справляешься! Я даже сам не ожидал. Извини, – добавил он. – Звучит, конечно, не очень… Я совсем не то имел в виду.

– Я понимаю, что ты имел в виду, – сказала Вайолет, разливая бренди по стаканам. – Сама не думала, что смогу выдержать так долго.

Она подняла стакан, и они выпили.

– А теперь, – прибавила Вайолет, – я хочу домой.

Том на секунду открыл рот, не зная, что сказать.

– Разве это не твой дом? – нашелся он наконец. – Ты ведь прожила здесь тридцать восемь лет, а в Уинчестере чуть больше года.

Что правда, то правда, Вайолет знала в этом доме каждый угол, каждую скрипучую ступеньку на лестнице, каждую выцветшую занавеску, она могла бы ходить по дому с закрытыми глазами. Но, увы, настоящим домом он так для нее и не стал.

– Разве не больше пользы от тебя, когда ты не печатаешь всякую чепуху для людей, которых в глаза не видела, а ухаживаешь за мамой? – продолжал Том. – Что тебе эта твоя страховая компания и что ты для нее?

– В Уинчестере я занимаюсь не только этим, – возразила Вайолет. – А вышивание для собора?

Про колокольный звон и Артура она прибавлять не стала, а также про горячее чувство в груди: там она строит свою собственную жизнь… заново создает себя. Брат все равно ее не поймет, потому что у него все это уже позади.

– Неужели твоя вышивка для тебя важнее мамы?

Том, похоже, использовал те же аргументы, что и мистер Уотерман. Ей было больно слышать это.

– Помнишь, на Рождество ты сказал, что рад за меня? Что тебе кажется, я в Уинчестере счастлива?

– Да, но мама тогда еще не заболела. Все познается в сравнении, разве не так?

Они замолчали. Что бы там ни говорил Том, Вайолет уже приняла твердое решение.

– В самое ближайшее время я должна вернуться в Уинчестер, чтобы жить своей жизнью, – заявила она. – И я хотела поговорить с тобой о том, что делать с мамой. Ей сейчас гораздо лучше… хоть она и не верит в это. Думаю, теперь она вполне может справиться сама.

Вайолет не до конца была уверена в том, что действительно так считает. Две недели – это, что ни говори, не месяц предписанного врачом постельного режима.

Том залпом проглотил бренди.

– Эви предупреждала меня, что ты можешь сказать что-нибудь в этом роде, – проговорил он.

Вайолет поставила свой стакан.

– А ты подумал, что меня можно купить бутылкой бренди? И тебе не стыдно, Том?

– Нет! Вовсе нет, сестренка. Я очень тебя понимаю. Но нельзя же оставлять маму одну. Ей лучше потому, что ты рядом. Оставить ее одну, пусть даже если дважды в день к ней будет приходить медсестра и мы опять наймем домработницу… Она же сразу зачахнет, упадет духом или перестанет есть. Эви очень встревожена – да и я тоже, – что все это кончится тем, что нам придется взять ее к себе. А ты представляешь, каково это с тремя детьми? Тем более с маминым тяжелым характером… Пойми, мы страшно боимся этого, если честно. Ты же все понимаешь.

Да, Вайолет все понимала. Интересно, думала она, может быть, они так же «страшно боятся», что когда-нибудь и сама Вайолет приедет к ним жить? Они никогда не говорили об этом – несколько раз она пыталась затронуть эту тему, но Том всегда уклонялся от разговора. «Да о чем ты беспокоишься, рано еще об этом думать», – говорил он.

Но теперь, если бы Вайолет не стояла на своем – а люди в этом упорстве ничего, кроме эгоизма, не увидели бы, – ее снова засунули бы в прежнюю комнату и всю оставшуюся жизнь ей бы пришлось быть на побегушках у своей матери.

– Скажи, – начала она, – а если бы я вышла замуж и у меня родились дети? Был бы у нас сейчас с тобой этот разговор?

– Но у тебя ведь нет ни мужа, ни детей, – ответил Том. – Мне, конечно, жаль, но ведь так оно и есть.

– Но если бы все-таки у меня была своя семья, о чем бы мы сейчас с тобой говорили? Какие бы у нас были варианты?

Том сдвинул брови.