Трейси Шевалье - Тонкая нить [Литрес]

– Перед вами типичные филфоты, – объявила Луиза Песел. – Или, если хотите, свастики четырнадцатого века. И обратите внимание, они вращаются по часовой стрелке, задолго до того, как нацистские дизайнеры решили присвоить их себе.

Все замолчали, внимательно разглядывая узор. Луиза Песел, должно быть, считала, что говорить тут больше нечего – филфоты говорили сами за себя.

Артур наконец сделал шаг назад. За ним и Вайолет.

– Удивительно! – произнес Артур. – Честное слово. Сорок лет хожу в этот собор, десятки раз смотрел на это надгробие, а свастик не замечал. Этих филфотов ваших, – поправился он. – А еще считал себя наблюдательным человеком.

– В своих композициях для подушечек я использовала много разных орнаментов и символов, – продолжала мисс Песел. – Некоторые узелки по центру подколенных подушечек восходят к елизаветинским образцам, а еще я брала образцы вышивок из книги шестнадцатого века, изданной печатником Питером Куэнтелем. Но больше всего мне нравится привязывать свои композиции к уже существующим образцам в нашем соборе. Некоторые из них я взяла со средневековых плиток за главным алтарем, а также с деревянных и каменных рельефов на сводчатых потолках нефа и пресбитерия. Вы их, надеюсь, видели?

Вайолет и Артур согласно кивнули. Вайолет иногда разглядывала их во время вечерней службы. Они, конечно, были очень высоко, разглядеть как следует было трудно, но она чувствовала, что там запечатлены орнаменты и символы, уходящие в далекое прошлое.

– Я думаю, это главным образом геральдические эмблемы, – сделал предположение Артур, но теперь его голос звучал не так уверенно, и тон он выбрал подчеркнуто уважительный, разговаривая с гораздо более эрудированной, чем он, Луизой Песел.

– Да, – согласилась она, – причем тринадцатого века, но некоторые несколько более позднего времени. Там есть несколько щитов с гербами богатых уинчестерских родов, но встречаются и просто декоративные композиции с листьями и изображениями животных. Кажется, среди них есть даже изображение льва со свиньей в зубах. Я видела его в бинокль. Мастерство исполнения потрясающее, особенно если представить, что художник знал, что на таком расстоянии все в подробностях разглядеть будет невозможно. Резчики не делали на это никаких скидок, трудились с огромной любовью к собору, старались так, словно их работу можно будет увидеть и оценить вблизи. Думаю, они не могли даже представить себе, что когда-нибудь изобретут бинокль! Но вы же понимаете это чувство, правда, Вайолет? Когда хочется исполнить свою вышивку так, что лучше и сделать невозможно, независимо от того, оценит ее кто-нибудь или нет.

Вайолет кивнула.

– Вот и в колокольном звоне то же самое, – вставил Артур. – Мы всегда стараемся звонить как можно лучше, хотя, возможно, ни одна живая душа не заметит, есть ли ошибки, или звон идеален. Правда, в отличие от резьбы или вышивки колокольный звон недолговечен.

– Ну разве что в нашей памяти, – улыбнулась Луиза Песел. – А память может хранить очень долго.

– Да, это правда.

– Вы хорошо сделали, что перенесли узор с епитрахили епископа на кайму подушечки, – сказала Вайолет. – Он так и просится на эту кайму.

Артур поднял подушечку повыше, чтобы можно было сравнить орнаменты.

– Согласна, – кивнула Луиза Песел. – Кстати, скульптор был очень талантлив. Четыре лепестка цветочков перекликаются с четырьмя сторонами филфота, но дают ощущение чередования движений символа. Именно это хорошо продумано в филфоте – кажется, что он движется. То есть сама композиция не производит впечатление статичной. Я просто не могла не использовать ее.

Артур опустил подушечку.

– И все-таки мне любопытно вот что. Ведь когда вы проектировали свою композицию, наверняка знали, что свастика – символ весьма и весьма спорный, особенно в наше время. И, глядя на этот орнамент, можно подумать – ошибочно, конечно, – что художник или исполнитель, – он кивнул в сторону Вайолет, – поддерживает нацистскую партию.

Луиза Песел выпрямилась.

– Такое предположение, к несчастью, действительно могло иметь место. Но я стараюсь смотреть в будущее – в очень далекое будущее. Работа в этом соборе, которому уже девять сотен лет, позволяет это делать. Этот символ, – она махнула рукой в сторону статуи епископа, – очень древний, ему много тысяч лет. И он переживет какую-то там фашистскую партию. Я не собиралась идти у них на поводу, отказываясь от использования в своей композиции столь прекрасного орнамента. Если бы я это сделала, можно было бы сказать, что они победили, разве не так? Я возвращаю символу его истинное значение. И никакая нацистская партия не будет решать за меня, какой смысл вкладывать в филфот. Я взываю к истории, к пониманию того, что у этого символа была долгая жизнь, для меня именно это важней всего. И я надеюсь, что люди, всякий раз занимая места в алтарной части собора и глядя на этот символ, станут связывать его именно с собором и с епископом Эдингтоном, а не с немецкими фашистами. Скульптор, создавший статую Эдингтона, использовал этот символ без всякой задней мысли. А я использовала его, чтобы отменить тот смысл, который сейчас в него вкладывают. Даже одна ниточка может изменить всю картину.

Артур склонил голову набок:

– Уж и не знаю, что сказать, мисс Песел, то ли вы смелая женщина, то ли сумасбродная.

– Возможно, и то и другое понемножку! – засмеялась Луиза Песел.

Вайолет смотрела, как они улыбаются, явно довольные друг другом, и больше не спорят о толковании свастики. Артур в этой женщине встретил достойного собеседника, думала она. Мисс Песел, видимо, совсем недавно перевалило за шестьдесят, она всего на год-два старше Артура, и Вайолет вполне могла представить их мужем и женой, которые по утрам добродушно препираются за чашкой кофе с поджаренным хлебцем с джемом, обсуждают статью в газете или новости по радио. Ей вдруг показалось, что она сейчас здесь лишняя. Эти двое гораздо выше ее, ей с ними никогда не сравняться.

В груди у нее словно разверзлась зияющая пропасть – черная бездна, которую она ощущала всегда, когда теряла что-то дорогое. Вайолет отвернулась, чтобы они не заметили подступивших к ее глазам слез.

– Мне очень жаль, но мне срочно нужно бежать. Я уже опаздываю… – промямлила она и поспешила между рядов к выходу.

– До свиданья, дорогая, встретимся через неделю, – крикнула ей в спину ничего не подозревающая мисс Песел.

Что сказал Артур, Вайолет не слышала, да и не хотела слышать.

Она выскочила из собора и двинулась через внешний дворик к Хай-стрит. Уже начинало темнеть, люди выходили из офисов и магазинов и направлялись кто домой, кто на поезд или автобус, над их головами распускались зонтики – пока она была в соборе, стал моросить дождик. А она свой зонтик оставила дома и уже чувствовала, как одежда становится влажной.