Бьянка Питцорно - Французская няня

— Будь тут месье Эдуар, — снова зашептал Туссен, — будь тут месье Эдуар, мы бы не смогли сидеть за столом с хозяевами. А мне бы пришлось напялить эту дурацкую пеструю ливрею и стоять за стулом мадам, убирая тарелки или подливая вино.

За ужином разговор шел об успехах гражданина Туссена в учебе и о тех знаниях, которые еще следовало получить гражданке Софи, чтобы достичь уровня ее товарищей. К Селин крестный тоже обращался на «ты», но называл ее не «гражданка», а «моя дорогая».

Когда они закончили ужинать, Соланж снесла вниз Адель; малышка была сонная, теплая, прелестная и мягкая, как булочка только что из печи. Она тут же протянула руки к Туссену и пролепетала:

— Тусси.

Гражданин Маркиз поцеловал ее в лоб и сказал:

— Как она похожа на тебя, моя дорогая! Вылитый твой портрет в ее возрасте. К счастью, от англичанина в ней ровно ничего нет.

Селин тоже поцеловала дочку, и в эту минуту Софи увидела, что у нее в глазах блестят слезы. Селин их поспешно вытерла, а крестный не проронил ни слова.

— Будь добра, Софи, пойди с Соланж наверх и помоги ей уложить Деде, — сказала Селин. — Тусси, если хочет, может остаться в зале и поупражняться на фортепиано. Мы с крестным перейдем в зеленую гостиную. Нам надо поговорить, и я прошу не беспокоить нас ни по какому поводу.

Разговор продолжался допоздна, и Жан-Батист отвез Гражданина Маркиза домой в карете незадолго до полуночного кормления, которого Адель еще требовала.

На другой день Селин была гораздо спокойнее и, пользуясь сухой погодой, решила прогуляться пешком до улицы Пельтье, где располагался театр Опера, чтобы посмотреть репетицию «Сильфиды».

Вечером после ужина Гражданин Маркиз снова пришел с визитом, и детям разрешили допоздна сидеть со взрослыми. Софи ужасно робела в присутствии старого маркиза. В Школе рабочей взаимопомощи она привыкла, что учителя обращаются с учениками с большой строгостью, и сама мысль, что можно сидеть рядом с учителем на диване, пить шоколад и смеяться его шуткам, еще недавно показалась бы ей святотатством.

Гражданин Маркиз был прекрасным собеседником и обладал поистине неисчерпаемым запасом всяких историй. Например, о Россини, с которым они познакомились, когда итальянец только приехал в Париж. Теперь Россини уже не сочинял, он страдал меланхолией и утешался хорошим столом (и, добавляла Селин, отрастил изрядное брюшко). Но было время, когда он сочинял потрясающую музыку с необычайной быстротой и в самых неподходящих обстоятельствах.

— У маэстро по этому поводу имеется даже собственная теория, — рассказывал Гражданин Маркиз. — Россини считает, что шедевры создаются только по необходимости. И сам утверждает, что дописывал свои оперы за день до того, когда их надлежало исполнять перед публикой. Знали бы вы, что он говорил! «Ничто так не способствует творчеству, как присутствие переписчика, который трепещет в ожидании вашей работы, и как беспокойство импресарио, который с отчаянием и нетерпением хватается за голову. Однажды я писал увертюру к „Отелло“ в комнатенке Палаццо Барбайя, куда меня запер самый грубый и самый жестокий на свете директор, оставив наедине с тарелкой макарон и пригрозив, что я не выйду из комнаты, пока не напишу все до последней ноты. А увертюра к „Сороке-воровке“? Ее я написал за день до премьеры, в мансарде миланского театра Ла Скала, куда меня посадил под замок тамошний директор. Он приказал, чтобы мои сторожа, три дюжих рабочих сцены, выбрасывали в окно мою работу листок за листком переписчику, который сидел внизу и ждал. А если бы я не сделал быстро всю работу, директор велел бы рабочим сцены выкинуть в окно и меня тоже».

Все эти истории крестный — дети так и называли его вслед за своей благодетельницей — рассказывал, чтобы похвалить скорость, с какой рисовал Туссен. Мальчик тем временем быстро набрасывал портреты углем, притом по памяти. Только что он дорисовал портрет хозяина дома, очень похожий на оригинал, и подарил его Селин со словами:

— Теперь вы больше не будете жаловаться, что у вас нет изображения мужа, чтобы любоваться им, пока месье в отъезде.

После чего, стараясь, чтобы хозяйка не услышала, он прошептал Софи:

— Мне куда больше нравится смотреть на англичанина на бумаге, чем живьем. Надеюсь, на этот раз дела задержат его в Англии надолго!

Селин очень понравился портрет. Она велела сделать для него раму и повесила над камином.

Гражданин Маркиз, пользуясь отсутствием месье Эдуара, стал навещать свою крестницу каждый вечер. Иногда он приводил с собой какого-нибудь человека, разговор с которым считал интересным для балерины и двух своих учеников. Селин и Туссен уже привыкли к разнообразию его знакомств, но Софи всякий раз поражалась, насколько его друзья не похожи между собой — по возрасту, характеру и социальному положению. Среди приятелей маркиза де ла Поммельера были капитаны дальнего плавания и архитекторы, кадеты Военной академии и хозяева гостиниц из парижских предместий, астрономы и мануфактурщики — изготовители обоев. Единственное, что объединяло этих людей, были их либеральные взгляды, тоска по временам Великой революции и умение говорить. Умение ясно излагать свои мысли и суждения и защищать убеждения Гражданин Маркиз считал важнейшим человеческим даром.

Однажды вечером крестный привел на ужин молодого человека с загорелым лицом по имени Виктор Шельшер, который, казалось, пришел неохотно. Гость сразу же признался, что много лет назад был поклонником Селин Варанс:

— Еще до моего путешествия, разумеется. Сейчас, при всем моем уважении, мадам, у меня больше нет времени на легкомысленные увлечения. Теперь я занят куда более серьезными вещами.

Софи одарила его крайне недружелюбным взглядом, Селин рассмеялась, а ее крестный воскликнул:

— О-ля-ля, гражданин Виктор! Не очень-то ты вежлив. Моя крестница не только красавица, она самый серьезный человек на свете. Раз уж ты бросаешься бороться с предрассудками в отношении людей другой расы, тебе не следует так легко поддаваться и предрассудкам о балеринах, которые, по общему мнению, ветрены и безграмотны.

Гость признал справедливость такого упрека и попросил прощения у хозяйки.

— Знаете, я только что вернулся из длительного путешествия по колониям и совершенно забыл, как следует вести себя в обществе.

— А где вы были? — с интересом спросил Туссен.

— А сам ты откуда? — Гость только сейчас заметил чернокожего мальчика, который к тому же задает вопросы, а не хранит почтительное молчание, как подобает слуге.

— Из провинции Сантьяго на Кубе, — ответил Туссен.

— Я был на Кубе, — сказал Шельшер. — А также в Мексике, и во Флориде, и в Луизиане…