Бьянка Питцорно - Французская няня

— Вы натуралист, как фон Гумбольдт? — застенчиво спросила Софи.

— Нет, меня послал туда отец продавать фарфор. У него фарфоровый завод, и он надеялся найти в колониях новых заказчиков. Но то, что я там увидел, настолько меня потрясло, что я совершенно забыл о блюдах и супницах…

— …и отдался душой и телом борьбе за отмену рабства, — с удовольствием закончил Гражданин Маркиз, как будто такие речи молодого человека были его собственной заслугой. — Сразу по возвращении он написал статью под названием «О чернокожих», которую напечатал в «Парижском обозрении». А с прошлого года, когда после смерти отца гражданин Виктор унаследовал семейное дело, он тратит все свои средства на помощь либералам, республиканцам, врагам тирании… Но он не только оказывает поддержку — он лично участвует в борьбе за благородные идеалы.

— В чем заключается ваша борьба? — с интересом спросила Селин.

— Я пишу статьи в газеты, поддерживаю связи с американскими аболиционистами, рассказываю о них. Людям необходимо открыть глаза! Нужно довести до их понимания, что цивилизованный мир не может терпеть рабство…

— Гражданин Виктор к тому же пишет книгу, которая будет опубликована в будущем году, — добавил Гражданин Маркиз.

— Книгу? Должно быть, вы очень талантливый человек, — с восхищением заметила Селин.

— О нет, мадам. Я вовсе не гений. Я человек более чем скромных способностей. Но буду счастлив, если моя жизнь послужит доказательством, что каждый способен сделать что-то хорошее и заслужить уважение сограждан, не обладая умом выше среднего, а только благодаря последовательности и целеустремленности.

— Вы чересчур скромны. Однако во мне ваши слова вызывают не только уважение, но и восхищение, — сказала Селин. — Расскажите о ваших планах.

— Я собираюсь учредить Французское общество борьбы за отмену рабства. А еще хочу начать кампанию против смертной казни. Это бесчеловечная мера, которая делает государство хуже преступника, которого оно намеревается покарать. Вам знакома книга Виктора Гюго «Последний день приговоренного к смерти»?

— Я читала ее, когда жила на улице Маркаде, — сказала Софи. — Я читала ее отцу, и в конце и он, и я плакали.

Шельшер посмотрел на нее с удивлением. До сих пор ему казалось, что девочкам в таком возрасте мамы читают «Сказки Матушки Гусыни» Перро или «Сказки фей» мадам д’Онуа. Он задумался о том, что может быть общего у этой худой и бледной девочки с хозяйкой дома. Она не годилась ей в дочери по возрасту. Возможно, младшая сестренка или бедная родственница? Хотя меж ними не было и тени сходства.

Но самое сильное недоумение вызывал у него чернокожий мальчик. Для слуги он был слишком хорошо одет, слишком хорошо образован и держался слишком свободно. Мысль о том, что этот мальчик — раб, просто не приходила Шельшеру в голову: звучавшие за столом пламенные речи вполне убедили его, что рабство ненавистно всем присутствующим. В своем идеализме он не мог и вообразить, что хозяйка, не имея возможности освободить мальчика без согласия мужа, оставила его при себе не как слугу, а как юного друга.

— У вас очень необычная семья, мадам, — сказал он уходя.

— А вы, месье Шельшер, очень благородный человек. Приходите, когда захотите, теперь вы знаете дорогу. Если вдруг появится немножко свободного времени на легкомысленные глупости, нам будет приятно, — сказала Селин с самой очаровательной улыбкой. — Вам и вашим друзьям в этом доме всегда будут рады.

— Во всяком случае, до того дня, пока вновь не явится месье Эдуар с его ревностью и приступами дурного настроения, — прошептал Туссен на ухо Софи.

На другой день Шельшер пришел снова. Он пробыл немногим более часа, вел приятную беседу и очаровал Софи, за секунду вырезав из листа черной бумаги силуэт, очень похожий на нее.

Уходя, он сказал Селин:

— Мадам, вчера вы любезно предложили мне приходить с друзьями. Уверяю вас, у меня нет намерения заполонить ваш дом гостями. Но есть один джентльмен, с которым я свел знакомство, возвращаясь из Америки; он мечтает с вами познакомиться. Мистер Мейсон в Париже впервые. На корабле я с таким энтузиазмом рассказывал ему о театре Опера и его балетной труппе, что, едва оказавшись в Париже, он тотчас направился на улицу Пельтье заказывать место на ближайший спектакль. Однако, к его великому разочарованию, выяснилось, что балетный сезон открывается только двенадцатого марта, — а ему нужно уехать из Франции раньше. Потому, когда я сказал, что знаком с вами и попробую уговорить вас его принять, он преисполнился такой благодарности, что чуть не бросился целовать полы моего редингота.

— Неужели вы хотите сказать, что моя слава добралась даже до Нового Света — как слава Фанни Эльслер? — с недоверием спросила Селин.

— Нет, мадам, — но на корабле, который вез нас во Францию, я так расхваливал вашу красоту и талант, что теперь вы в глазах моего спутника настоящая легенда.

— Бедный мистер Мейсон! Конечно, приводите его, но не забудьте предупредить, что я теперь матрона, мать семейства, — весело воскликнула Селин. — Так что его постигнет разочарование,

— Не думаю. Вы превыше всех похвал, — ответил Шельшер, — ибо в вас соединяются изящество, благородство и глубокий, образованный ум.

— Оставь эти глупые любезности, гражданин Виктор! — ворчливо, хотя и очевидно забавляясь, вмешался Гражданин Маркиз. — Я уже говорил тебе, что моя крестница не просто замужем, но еще и влюблена в своего Эдуара, как романтическая швея. И хранит ему неколебимую верность. Так что забудь о ней и думать.

Ричард Мейсон оказался высоким худым джентльменом, одетым с несколько чрезмерной элегантностью, как все богатые колониальные плантаторы; и, как и все они, он явно страдал от холода европейской зимы. Войдя, он оставил на руках Жан-Батиста теплое подбитое мехом пальто до пят и сел в кресло, стоявшее ближе всего к огню. Он был не такой загорелый, как его спутник, цвет лица у него был желтоватый, нездоровый, а под глазами залегли глубокие круги.

В его манере держаться также ощущалась чрезмерная изысканность, его восхищение Селин казалось даже чересчур восторженным, а любезность — неумеренной до смешного.

Когда Лизетта вошла с шоколадом и дети, как обычно, помогли ей разнести чашки и блюдца, Туссен, улучив минутку, сказал Софи:

— Знакомы мне эти скользкие фальшивые типы, я видел таких на Кубе, когда жил у мадемуазель Атенаис. Лесть и комплименты дамам и девицам из хороших семей — и при этом полное отсутствие уважения к женщинам, которых они числят ниже себя. Если бы Гражданин Маркиз не дал ему понять, хотя и косвенно, что его крестница не куртизанка, не содержанка, а порядочная женщина, замужем за дворянином и верная своему мужу, — ручаюсь, этот мистер Мейсон вел бы себя с мадам не столь церемонно. По-моему, он все-таки немного разочарован. Вполне возможно, что он приехал во Францию в полной уверенности, что все балерины — женщины легкого поведения, и надеялся встретить бедную беззащитную девушку, с которой можно позволить себе что угодно. Я поражаюсь, что месье Шельшер, такой умный и проницательный человек, не понял, с кем имеет дело.