София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Платон Александрович молчал. Екатерина, не глядя на него, продолжала:

— Как вы понимаете, он легко отделался за свою измену. Выслан, всего лишь, в Москву. Вы же, граф, позволили себе искать любви у жены моего наследника, моего любимого внука, будущего императора империи!

Сжимая руки в кулаки, прижимая их к груди, Зубов, плаксивым голосом бормотал:

— Не искал я любви, поверьте же мне, государыня-матушка. Я люблю токмо Вас…

— Когда дело касается меня, — продолжала, с трудом сдерживая себя, Екатерина, — я милостива, и не злопамятна, но за своего любезного внука, я могу примерно наказать любого, посягнувшего на его честь, наказать, как преступника, преступившего все правила приличия.

Голова Платона все более сжималась к плечам, глаза все более расширялись и он, в конце концов, на трясущихся ногах, поднявшись с кресла, бросился на колени к ногам императрицы и прыгающими губами, поклялся, что ничего дурного не сделал и не сделает по отношению к царственной семье.

Екатерина могла поднять его, распластавшегося у ее ног, целующего ее платье, но, она, отдернув его, скорым шагом вышла из кабинета.

«Пусть подумает, дурачок, что такое знатно и что такое худо», — думала она, направляясь к себе. — Однако, правы те, кои за глаза тебя называют «дуралеюшкой». Ишь, чего удумал! Разбить жизнь моего любимого внука! Да, нет на тебя князя Потемкина!»

Пройдя в спальню, она опустила огромное зеркало между их постелями. Прилегла, опустила голову на подушку. Вспомнила поговорку: «бояться себя заставишь, а любить не принудишь» Подумала с горечью: «от козла ни шерсти, ни молока» и не прогонишь, что ужо лукавить — привязана она к оному «Чернявому» козлу изрядно. Да и возраст уж совсем не тот, чтоб указав ему на порог, поменять на кого-то другого.

— Вы не представляете себе, что вытворил вчерась наш старик Елагин, — весело, бросая насмешливые взгляды, поведала, токмо прибывшая в гости к подругам, графиня Анна Никитична, усаживаясь супротив них и, бывшей с ними, графини Браницкой.

Мария Саввишна и Анна Степановна воззрили на нее своими любопытными глазами. Но та, будто занятая поиском чего-то в своей маленькой бархатной сумочке, тянула со своим сообщением.

— Ну, не тяни кота за хвост, говори, — подстегнула ее Протасова.

Нарышкина, картинно вздохнув, поведала:

— Мне об том поведал граф Александр Андреевич. — Графиня задорно оглядела всех: — Вот так, дорогие мои подруги: хоть и говорит наша государыня Екатерина Алексеевна, что наш главный директор придворной музыки и театра, Иван Перфильевич хорош без пристрастия, однако он еще тот ловелас!

— Кто об оном не знает! — фыркнула Королева. — Старый, а все туда же!

— И что с ним приключилось? — настороженно испросила Перекусихина.

— А вот что! Иван Перфильевич, посетил свою последнюю пассию, какую-то актерочку, и так воспарил в небеса, что вздумал делать пируэты перед зеркалом, и так допрыгался, что вывихнул себе ногу!

Перекусихина расширила глаза.

— Бедный граф! Так он сам все оное поведал?

— Вестимо, бедный! — фырнула Нарышкиина. — Так вывихнул, что теперь не ложно прихрамывает.

— Как! Теперь, не ходит? — обеспокоилась Перекусихина.

Протасова охладила ее:

— Видела его. Ходит с палочкой. Теперь понятно отчего охромел, старый хрыч!

— Ужо, вестимо, сие событие доведено до сведения императрицы? — улыбаясь, полюбопытствовала графиня Браницкая.

Анна Никитична с важностью сообщила:

— Екатерина Алексеевна, позволила ему приезжать во дворец с тростью. Вчерась, при первой встречи с ним не токмо объявила, что знает причину его несчастья, но приказала даже сидеть в ее присутствии.

— А что можливо было ожидать от нашей жалостливой императрицы? Теперь сей сластолюбец будет всегда при ней сидеть. Так уважить старичка…

Последние слова Нарышкина произнесла с некоторой завистью. Протасова, перебив ее, не замедлила дать свое определение сему случаю:

— А что ж? Заслужил… Ведь он был сослан из столицы государыней Елизаветой Петровной за его дружбу с молодой Великой княгиней Екатериной Алексеевной. С первых дней царствования нашей императрицы, он был сразу возвращен из ссылки. Засим стал ее первым секретарем. Это уж теперь он эдакий важный, благодаря милостей государыни! Заслужил!

— Заслужил, старый ловелас!

На сей раз, фельдмаршал, граф Александр Васильевич Суворов, прибывший из Варшавы в Санкт-Петербург, был встречен Северной Пальмирой необычайно торжественно. На встречу своего непобедимого полководца в Стрельну выслана была императорская карета, в которой выехали к нему три генерала. Северная Семирамида — императрица Екатерина ожидала его, дабы обласкать, как умела делать оное токмо она одна.

В кабинет вошел фельдмаршал Александр Суворов и сделал три низких поясных поклона перед, находящейся в правом углу, иконой Казанской Божьей Матери. Засим еще раз низко склонился перед государыней Екатериной Алексеевной. Императрица хорошо знала, как она обожаема своим фельдмаршалом, она и сама любила и гордилась им. Екатерина поспешно подошла к нему и, поднимая за руки, с укором молвила:

— Ну, как вам не стыдно Александр Васильевич, зачем вы делаете мне такие поклоны. Я почитаю вас ровней, учитывая ваши заслуги перед Отечеством. Их у вас поболее моих!

Фельдмаршал, стоя по швам, выслушав, принялся, как всегда горячо, своим четким чуть крикливым голосом категорически возражать:

— Нет уж, матушка-государыня! Каковое может быть равенство промеж нас? Я руковожу лишь армией, коя принадлежит вам и коей вы милостиво позволили мне командовать. А вы, управляете целым огромным государством. Мыслимо ли таковое даже сравнивать?

Стоя перед своей благодетельницей, он, не мигая, не спускал с нее преданных глаз.

Улыбаясь, Екатерина Алексеевна, мягко взяла его под руку и повела к креслам. В кабинете находились обер-прокурор Самойлов, советник Безбородко, Платон Зубов, камер-фрау и камер-юнгфера Марья Саввишна Перекусихина. Раскланявшись друг другу, все расселись вокруг императрицы. Приветливо заглядывая ему в лицо, Екатерина поблагодарила его:

— Спасибо, дорогой Александр Васильевич, спасибо! Ведаем, как ты почитаешь свою государыню…

Говоря сие, она переглянулась с Самойловым.

— Однако для чего-то не хотите поведать, что отдаете дочь Марию Александровну замуж…

Граф Суворов вздернул бровь, дернул головой так, что слабый кок волос надо лбом взметнулся и тут же улегся на место.

— Велите не казнить, а миловать, Ваше Величество! Отдаю мою сердешную, единственную мою кровиночку за графа Николая Зубова.

Екатерина сменила свой шутливый тон на серьезный. Бросив взгляд на своего улыбающегося любимца, Платона, Екатерина сердечно молвила: