София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

— Да, что уж и говорить… Стало быть, князь Потемкин нашей государыне был «не по хорошу мил, а по милу хорош», — отозвался Василий Капнист.

— То-то и оно, Василий Васильевич! Хоть он и был медлителен в командовании, но был непревзойденным стратегом, как на суше, так и на море: он был одним из первых, кто применил одновременные действия морских и сухопутных сил на огромном театре военных действий, — медленно и глубокомысленно согласился с Капнистом Шувалов.

— Сказывают, Безбородко, приехавший в армию перед переговорами, был удивлен ее организованности, — небрежно заметил Федор Головкин.

Капнист, выразительно посмотрев на него, воскликнул:

— А то, как бы они побили турок? Наши солдаты, возглавляемые Суворовым, били их гораздо сильнее, нежели даже австрийцы, кои всегда считались лучшими воинами в Европе.

— Колико я ведаю, на его счету токмо победы, — отметил Шувалов.

Паки Екатерина Романовна возразила:

— Что ж, Иван Иванович, по-вашему, Суворова, может статься, можливо сравнить с Фридрихом Великим?

Шувалов, пожевав губами, важно изрек:

— Может статься! Касательно князя Потемкина: у него был свой гений, свое величие. А как он заботился о солдатах, и сравнивать ни с кем не надобно!

Дашкова удивилась:

— И вы, дядюшка, доподлинно ведаете об том?

Старый Шувалов мягко посоветовал племяннице:

— А вы полюбопытствуйте, княгиня. Ведь в армии у вас множество родных и близких офицеров, да и сын ваш, Павел Михайлович, тоже служит. Спросите у него.

Член Российской Академии, автор комедий и трагедий, преподаватель русского языка в Сухопутном шляхетском корпусе, Яков Княжнин, вдруг, сразу после революции во Франции, отдал свою новое рукописное произведение «Вадим Новгородский» директору Академии, княгине Дашковой, понеже пользовался ее особливой благосклонностью. Он не решался отдать свое детище в печать, понеже прекрасно знал, каковую реакцию произвела революция на императрицу Екатерину, и верно полагал, что «Вадим», где речь идет об узурпации власти, не понравится Ея Величеству. Отдав сию пиесу в надежные руки, уже изрядно болезненный писатель, простудившись, вскорости отдал Бугу душу, хотя говорили, умер он на следующий день после, допроса Шешковского. Зато теперь, княгиня Дашкова, будучи паки не в ладах с государыней, издала сие произведение на свой страх и риск и преподнесла его государыне. Прочитав «Вадима» Екатерина разгневалась не на шутку. Вольнодумство трагедии заметила не токмо она. Генерал-прокурор Правительствующего Сената, генерал-поручик Самойлов, прочитав ее, стал одним из самых непримиримых сенаторов, не приемлющих сей литературной трагедии и принимал всяческие меры к ее уничтожению. Несмотря на то, что партия экземпляров книги уже разошлась, Екатерина приказала изъять книги, где возможно: и у читателей, и книгопродавцев.

После заседания, касательно сей трагедии, государыня замешкалась, кого-то, видимо, поджидая. Все вышли и Александр Васильевич Храповицкий, любивший Княжнина, оказавшись на колико минут около императрицы, осмелился посетовать:

— Ваше Величество, не слишком ли уж много внимания со стороны сиятельных сенаторов в отношении трагедии Якова Княжнина?

Екатерина строго взглянула на своего секретаря.

— Книга вредна, сеет смуту, любезный господин Храповицкий! Не нужно сеять смуту! Тем паче, что покойному Княжнину теперь все равно.

Храповицкий, напуганный столь строгим изражениям государыни, выжидающе молчал.

— Естьли вы намекаете на строгость графа Александра Николаевича Самойлова, — продолжила государыня с некоторой категоричностью, — я с ним не ложно согласна и поддерживаю его настойчивое убеждение, что книга вредна!

Императрица пронзительно посмотрела на него, ожидая ответа. Храповицкий храбро пролепетал:

— Я понимаю, но не можно же сбросить с весов все остальное его наследие…

Екатерина перебила его:

— Скажу вам более, того: я весьма довольна графом Самойловым. Он умен, оным похож на своего дядю, князя Потемкина. Граф Александр Николаевич час от часу становится больше по руке. Он видит наперед далеко. Весьма далеко, чего вы, сожалительно, Александр Васильевич не видите, — завершила она с укором.

Таковое резюме государыни о графе Самойлове изрядно удивило Храповицкого, понеже многие его знакомцы отзывались о новом обер-прокуроре далеко не в лучшем свете.

— Ужели князь Александр Андреевич Вяземский не лучше нового генерал-прокурора. Вы так были довольны им, — вырвалось у него.

Екатерина посмотрела на него с явным неудовольствием.

— Стало быть, была довольна. Да. Касательно генерал-прокурора… С прежним у него равное усердие, но нынешний умнее.

— Да, конечно…

Екатерина паки прервала его:

— Ты думаешь, почему он получил Высочайшее соизволение на графство? — спросила, слегка успокоившаяся, многозначительно улыбаясь, государыня. — Просто так, голубчик, Александр Васильевич, ничего не учиняется!

Храповицкий намек понял:

— О, да, Ваше Императорское Величество! — ответствовал он, свято помня, что не далее, как неделю назад, государыня удостоила его сенаторства.

По оному поводу, государыня, изъявляя сие свое решение, говорила ему в день назначения:

«Александр Васильевич, я высоко ценю ваше умение ладить со всеми, поелику я удостаивала вас своими любезными шутками и, согласитесь, большой откровенностию во многих моих совершенно интимных делах».

Храповицкий склонился в поклоне.

— Ничего просто так не учиняется, верно! Для меня, Ваше Императорское Величество, огромное счастие, подарок судьбы, находиться подле вас.

Екатерина, с улыбкой, чуть кивнула и вдруг повела материю на другую сторону:

— Одно не разумею, друг мой, и давно желала спросить вас, отчего такой красивый и умный кавалер не женится? Ведь вам уже давно за сорок.

Храповицкий смутился:

— Есть у меня причина, государыня-матушка, — он, заметно волнуясь, сглотнул и кое-как выдавил:

— Люблю замужнюю женщину, Ваше Величество.

Екатерина, от удивления, приоткрыла рот. Не нашлась, что и сказать, лишь промолвила:

— Не знала, Александр Васильевич.

Про себя подумала: «Сожалительно, однако, что привержен ты, сударь, Бахусу. Даже ко мне умудряешься являться не тверезым. И то Богу благодарение, что любишь одну женщину, и верен ей. Не то, что граф Безбородко, позволяющий себе разгуливать по борделям в поисках женщин, хотя и народил себе детей от разных актерок».

Подошел князь Зубов и государыня изволила уйти с ним.

Храповицкий, глядя им во след, думал о себе: «Да, надобно знать тебе свое место, Александр Васильевич, а то попадешь, как писатель Радищев в Шлиссельбургскую крепость и еще спасибо скажешь, что не пришлось идти по Государевому, или, как теперь говорят, Екатерининскому тракту!»