София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

— И что вас так потрясло в оной истории? Ужели вы не знаете, что я имею обыкновение сама разбираться со спорными делами, и тщусь выступить справедливым и беспристрастным судией?

— О Боже, в оном никто не сумневается, государыня-матушка! Вы — едино у нас в России — сама справедливость, — заверила ее Королева. — Однако сей случай весьма любопытен, не правда ли Марья Саввишна?

— Правда, поелику и прошу нашу голубушку рассказать Анне Никитичне об том.

Екатерина улыбнулась всем:

— Расскажу, куда деваться? Токмо помогите мне с подушками.

Все три подруги помогли ей удобно устроиться среди больших и малых пуховых подушек.

Играя шелковыми кистями от ночной рубашки, Екатерина принялась за повествование:

— Так вот, однажды, в одной из церквей, я, совершенно случайно, повстречалась с помещицей, подающей жалобу Царице Небесной на Царицу земную, стало быть, на меня.

Анна Нарышкина от удивления открыла рот. Екатерина, видя оное, подтвердительно кивнула и с улыбкой продолжила:

— Мне передал ту записку Митрополит Московский и Коломенский Платон. — В оной записке, положенной пред иконой говорилось о несправедливом решении Сената, одобренного самой императрицей, по которому у помещицы отобрали землю.

— Вот тебе и помещица! — воскликнула с негодованием Нарышкина.

Екатерина, бросив на нее укоризненный взгляд, с упреком изрекла:

— Сама разумеешь, Анна Никитична, просто так никто таковую записку не напишет. Вот я и затребовала ее дело для пересмотра. За три дня я внимательно ознакомилась с ним.

— И что же? — заинтригованно любопытствовала Нарышкина.

— Я выяснила, что Сенат, на сей раз, допустил ошибку.

— И что же?

— Я приватно извинилась перед жалобщицей.

Екатерина замолчала, опять заиграла кистями от рубашки.

Королева, бросая уважительные взгляды на государыню, не выдержав, закончила:

— Той помещице не токмо вернули имение, но и преподнесли ценный подарок!

Никитична рассмеялась:

— Ай да, помещица! Ай да, умница! И каковое же имя у оной жалобщицы?

— Анастасия Болотова, — ответствовала Екатерина, — тридцати пяти лет, помещица весьма приятного вида.

Перекусихина переметнув взгляд от императрицы поочередно на всех, молвила:

— Вот и скажите, что Бога нет! Любит, знать, Бог оную купчиху!

— Надобно же так! — вдруг махнула рукой Нарышкина. — Что я вспомнила!

— Что такое?

— Я скажу вам, сей случай весьма похож на тот, что случился с Петром Великим, — с улыбкой поведала Никитична. — Помните, Ваше Величество, нам рассказывала графиня Мария Александровна Румянцева о том, как царь услышал от своего караульного, что Петр Алексеевич не праведно судит. Оказалось, император Петр подписал бумагу отнять у него деревню, понеже все свидетельства были противу того караульного: так корыстный стряпчий состряпал. Наш Петр Алексеевич затребовал бумаги, выяснил злоупотребление, вернул деревню прежнему владельцу, а стряпчего отправил по Государевой дороге в Сибирь.

Екатерина, тоже вспомнив сей рассказ Румянцевой, заулыбалась:

— Доподлинно сии две истории весьма похожи! — гордо молвила она, удивленно качнув головой.

— Похожи тем, что равнозначно закончены, добро восторжествовало, — заметила довольным тоном Протасова.

— У Великих, все велико, — заключила Перекусихина, поглаживая руку императрицы.

Записки императрицы:

В Санкт-Петербург прибыл граф де Шаузель-Гуфье, бывший посол Франции в Турцию. Надобно подумать о пенсии для него, как и графам Сен-При и Сенак-Мельяну.

Со смертью Светлейшего князя Таврического, императрица возложила на графа Платона Зубова, по его настоятельным просьбам, многие из тех должностей, которые прежде занимал князь. Граф Зубов был назначен Екатеринославским и Таврическим генерал-убернатором. Екатерина не забывала оделять своего любимца всеми возможными наградами и орденами, так, что их у него было более, нежели у любого другого заслуженного генерала.

Екатерина ведала об том, что должностей и наград у ее любимца с лишком много, но что делать, когда дитятя жаждет всего оного. А кто заслуживает более? Размышляя об этом, Екатерина отмечала как много скользких, бесчестных, мелких людишек вращается подле нее, думающих пуще всего о своем благополучии, нежели о благе отечества. Интриги, доносы, сплетни… Понятно, что «printemps de la vie ne revient jamais». И нет теперь тех, которые, ради нее и славы России, готовы были пойти на любой, даже безрассудный шаг! С ними ей не страшно было взойти на трон, они помогали ей править, выигрывать войны, расширять границы государства. Храбрыми, верными, самоотверженными были Светлейший князь Потемкин — primus inter pares! Князь Орлов и его братья, Захар Чернышев, Петр Панин, князь Волконский, княгиня Дашкова, Иван Бецкой. Слава Богу, живы среди таковых героев фельдмаршалы Суворов-Рымникский, и Румянцев-Задунайский, и Репнин, и адмиралы Орлов-Чесменский, Чичагов, Мордвинов, Круз, генералы Кутузов, молодой Валерьян Зубов. И далеко, но жив еще и Кирилл Разумовский. И в окружение ее есть еще порох в пороховницах: едино Безбородко чего стоит, и Лошкарев, и Морков, и Храповицкий, и Попов и немало других, сидящих наместниками и губернаторами по всей земле русской, а такожде и посланники ее за пределами империи — Воронцов, Голицын, Разумовский, Сиверс и многие другие, все здравомыслящие, преданные ей и отечеству. Хотя есть среди них и бездельники, и отъявленные негодяи. Про них едино можливо сказать:» собой красава, да душа трухлява». Что и говорить: «Autres temps, autres moeurs. — другие времена, другие нравы!»

Однако не может, пожалуй, ни один король на свете, особливо, ее братец, король Густав, похвалиться примерными людьми вокруг себя и все потому, что сам «по бороде Авраам, а по делам Хам».

А Платоша… Что ж: он еще слишком молод. У него все впереди… Надобно токмо помогать и учить его идти в правильном направлении. Хотя, известно, рожденный ползать, все равно не взлетит… Дай-то Бог, чтоб любимец ее не ползал. Хотя, птенцы, воспитанные ею, должны бы не просто летать, а высоко взлетать. Сожалительно, но нет полета у графа Платона Александровича. Ее окружению, конечно, не понять, как страшно их государыне остаться одной, один на один со своими мыслями, когда не с кем ими поделиться даже, с любящими ее, Перекусихиной и Нарышкиной. Разве могут они все понять, когда они — не Потемкин. Есть, конечно, Александр Строганов и Левушка Нарышкин, но у них свои дела, свои семьи, дети. Видит она, что не люб многим Платон Зубов, но она привыкла к нему, с ним она может хоть чем-то делиться. Да, в ней живет один единственный страх — страх одиночества. Она знает, что это такое и пережить его паки, на старости лет, у нее нет никакого желания.