София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

— Оные гренадеры поведали ему, что он им был, как отец, облегчал их службу, довольствовал их всеми потребности. Все они высказывали сожаление, что они более не будут иметь такого командующего.

У Екатерины сразу покраснели глаза, навернулись слезы.

— Какое двойственное отношение к князю Таврическому! — молвила она дрогнувшим голосом. — Невероятно! Враги обвиняли его в лени, разврате, нерешительности, сумасбродстве, лживости, некомпетентности в военных делах.

Она торопливо смахнула носовым платком слезы.

— Но, даже они, Ваше Величество, — набрался смелости из-разиться Безбородко, — признавали его мощный ум, силу характера, масштабное видение любой ситуации, а такожде смелость, щедрость и великие его достижения.

Екатерина с благодарностью взглянула на него.

— Да, недаром де Линь говорил, — молвила она, успокаиваясь, — что природа создала Потемкина из материала, которого хватило бы на сто человек. Его ум, мужество и энергия, а также многие дарования сделали его достойным места Первого министра Империи. Сей проницательный австриец заметил, что натура князя Таврического так широка, как сама Россия.

Храповицкий, дотоле согласно кивавший, но молчавший, вдруг выдал длинную сентенцию:

— Я мыслю, государыня-матушка, как завоеватель новых земель, Светлейший князь стоит рядом с Петром Великим. Так же, как Петр, он заложил новые города и построил флот, так же, как первый русский император, умер в пятьдесят два года. Но, как мне известно, стало быть, царь Петр бывал иногда весьма жесток и не забывал зла, а князь Потемкин-Таврический был человеколюбив и незлопамятен.

Екатерина кивнув, с грустью молвила:

— Племянница его, Александра Браницкая, удалилась в свои имения. Она построила у себя усыпальницу в память князя Потемкина-Таврического. Недавно Александра Васильевна писала мне, что заказала свой портрет с бюстом дяди на заднем плане. Сказывают, все почтеннейшие дамы, и, даже генеральши, подходят к ней к руке, а она запросто, без всякой надменности, ее подает им.

— Что сказать, — со вздохом молвил Безбородко, — кровь людская — не водица. Есть ей в кого быть: в мать, урожденную Потемкину, коя была сестрой Светлейшего князя Потемкина.

Не успела государыня Екатерина Алексеевна изволить покинуть кабинет, как Федор Головкин тихо, но язвительно заметил Моркову и Храповицкому:

— Воззрите-ка, на нашего обер-прокурора Самойлова… Знать, не забывает, кому обязан своему возвышению: вестимо, вскорости и памятник князю поставит…

Храповицкий возразил:

— Что мне нравится в нашей императрице: она знает, кого возвышать. Колико отличных людей она сумела определить к нужному делу. Она всегда мне говорила, что и искать способных людей не надобно: они под рукой, их токмо надобно поставить к делу, к коему они способны.

Граф Безбородко тоже отозвался:

— А что? При царе Петре были таковые люди, которые и грамоте не знали, а все-таки дело шло вперед. Стало быть, неурожая на людей не бывает, их токмо надобно уметь употребить.

Федоро Головкин ухмыльнился:

— Да-а-а. С Петровских времен много произошло перемен… Хотя, вот, касательно солдат, до сих пор в сутки им так и положено, что два фунта хлеба, два фунта мяса, две чарки вина и один гарнец пива.

— Ты забыл про наваристые щи с мясом, да кашу с маслом.

— Забыл, забыл! — засмеялся Головкин.

Записки императрицы:

Убит Шведский король Густав Третий.

Издатель «Московского журнала», Николай Карамзин, сочинитель «Писем русского путешественника», издал свою книгу «Бедная Лиза», коей зачитываются вся Москва и Петербург.

Да, много бед наделал, недовольный своей жизнью, народ Франции. Екатерина страшилась, что ее детище, ее любимое «маленькое хозяйство», столь быстро выдвинутое ею на путь благоденствия и славы, останется без всяких гарантий прочного существования. Революционная зараза, проникающая из Франции, заставляла дрожать всех монархов Европы, в том числе и ее. Спасти будущее России могла токмо конституционная монархия, и естьли бы Павел согласился на то, чтобы его власть была не самодержавной, то тогда бы она была спокойна. Однако, известные ей мнения наследника о власти, его вкусы и привычки говорили о том, что он мечтает о самовластии. Можливо ли давать таковую власть человеку с его характером? Ни Боже мой! Но, слава Богу, ее внук, Александр, имеет вполне достойный характер, и он уже взрослый человек. У нее уж заготовлен манифест, коий она обнародует в новом году. Слухи об том вовсю уже гуляют, хотя он готовился секретно. Ничто не можно скрыть при дворе! Поди, найди теперь бессовестных распространителей сих слухов! И результат сей рассекречености на виду: Великий князь Павел стал значительно реже появляться при дворе и все более оказывает пристрастия к своим опруссаченным войскам и всем гатчинским учреждениям. Его не смущает, что русские офицеры смеются над выправкой его солдат, облаченных в темно-зеленое прусское обмундирование, которые явно завидовали светло-зеленым мундирам пехоты, не говоря уже о синих — кавалерийских, красных — артиллерийских и, наконец, белых — флотских, установленных еще Петром Великим.

Императрице вполне понятно почему ее, от природы вспыльчивый и горячий сын, раздражен отстранением от престола: он считает трон принадлежит ему по праву. Так оно и есть. Но нужон ли России таковой неуравновешенный и сумасбродный, как и его отец, государь? И куда ему до нее, лучшей правительницы Европы! Так что пусть себе злится, пусть резко порицает правительственную систему матери, которая, конечно, далеко не совершенна и имеет свои изъяны. Однако: «собака лает, караван идет!» Слава Богу, она не собирается умирать и будет учинять все, дабы не узреть плачевного положения в своей империи. Посему государыня строго обошлась с издателем Николаем Новиковым, коий издавал крамольную литературу, заменив ему именным указом смертную казнь на пятнадцатилетнюю ссылку. Трем же его ближайшим помощникам объявила официальный выговор — «внушение» — и сослала по деревням, что вызвало недоумение князя Прозоровского. Он с большой тщательностью готовил процесс и ожидал, что суровый приговор постигнет не менее десятка масонов, связанных с Новиковым. Получив указ Екатерины, он с видимым недоумением на красивом, породистом лице, обратился к Степану Шешковскому:

— Позвольте мне, по дружбе вашего превосходительства ко мне, приватно сказать: я не понимаю конца сего дела, как ближайшие его сообщники, естьли он преступник, то и те преступники! Но до них дело видно не дошло.

— Вы имеете в виду членов сей шайки, яко те: Гамалей, Поздеев, Чулков, Енгалычев, Херасков, Чеботарев и Ключарев?