Григорий Вермишев - Амирспасалар. Книга I

Рассказав подробно о мятеже, царь остановился и стал искать кого-то глазами. Нетерпеливо спросил у председательствующего:

— Где же эджиб Саварсалидзе? Почему не прибыл на совет?

В дверях зала заседания показался худой, изможденный человек на костылях. Начальник царской разведки ходил уже с трудом. В руках Саварсалидзе была кожаная сумка.

Царь с удовлетворенным видом снова обратился к собранию:

— Дидебулы, отцы и вазиры Картли! Сейчас по моему приказанию эджиб Саварсалидзе зачтет вам полученные из Тавриза письменные доказательства измены презренного Иванэ Орбели и его сообщников.

Когда Заал кончил читать слабым прерывающимся голосом добытые Кулиханом документы, в зале наступило гробовое молчание.

Прервав тишину, царь Георгий громко произнес:

— Вопрошаю вас, господа, какой кары заслуживает государственный изменник князь Иванэ Орбели?

Молчание.

Гнев царя нарастал. Даже в обновленном составе коронный совет колебался осудить виновного дидебула! Понятно, что вазиры-кипчаки — люди новые — остерегаются выступить первыми против Иванэ Орбели. Чиабер всегда отличался трусостью… Ну а остальные?

Но вот взял слово владетель Рачи — высокородный Кахабер Кахаберидзе:

— Великий государь! Господа дидебулы, отцы и вазиры! Долголетняя братская дружба соединяла меня с князем Иванэ, и не раз бились мы с ним бок о бок в битвах против врагов царства картлийского. Но сегодня я говорю: все можно ему простить… Даже мятеж! Но то, что Иванэ Орбели, наследственный амирспасалар и дидебул Картли, не постыдился для своего спасения натравить старинного врага на родину, со спокойной совестью отдавал картлийские города и села на позор и разграбление свирепых полчищ, — этого ему простить нельзя! Я сказал.

— Чего же заслуживает Иванэ, князь Кахабер? Казни? — спросил с места Георгий.

— Да, государь, казни, — дрогнувшим голосом ответил Кахаберидзе.

По залу пронесся шепот. Царь Георгий торжествующе оглядел собрание:

— Вы слышали, господа, что сказал достойный властитель Рачи? Вы знаете, я не трогаю мтаваров, если они спокойно сидят в своих владениях и верно служат царю, народу картлийскому. Но гнилые корни мятежа я вырву целиком, без остатка! Довольно мы терпели мятежный род Орбели — смертной казни заслужил бесчестный Иванэ и все его преступные сородичи!

Совет продолжал безмолвствовать.

Георгий встал с трона. Обращаясь к архиепископу Антонию, он властно повелел:

— Высокопреосвященный, завтра вручишь мне на утверждение решение совета!

Главный царский писец Эстатэ получил от начальника канцелярии черновик указа с приговором по делу Орбели. Выбрав велень из тонкой телячьей шкуры (такой пергамент отличался лучшей выделкой и не так быстро желтел), писец тщательно очинил тростниковый калам [71] Калам — тростниковое перо (перс.) . , обмакнул в чернильницу и старательно вывел четким почерком первые строки царского указа:

«Волею божьей, мы, украшенные скипетром, пурпуром и царской короной, потомок Давида, Соломона и Панкрата, Георгий Багратуниани, царь абхазов и грузин, ранов, кахов и армян, ширваншах и шахиншах, держатель всего Востока и Запада, издали указ сей в год царствования нашего 23-й, когда по побуждению и помышлению бесовских сил сговорились между собой на измену нам некоторые мтавары и азнауры, отклонив от нас племянника нашего и причинив нам бедствия многия. Но милостивый Господь, не забывающий свои творения, обратил впустую заговор их, разрушив всю его силу и рассеяв их…»

Любопытство превозмогло, и писец, отложив калам, стал читать дальше черновик указа. Дойдя до конца бумаги, чувствительный писец задрожал всем телом — таким ужасом повеяло от кровавых строк! Отпив для успокоения воды из глиняного кувшинчика, Эстатэ засел за переписку страшного указа.

После коронного совета Чиабера вызвали в Исанский дворец. Потупив колючий взор, он стоял посередине кабинета в ожидании державного слова. Умному царедворцу было не по себе: Чиабер отлично сознавал, что вознесенному (сверх ожидания!) человеку надобно с первых же шагов оправдать свое высокое назначение. Недаром в царской приемной язвительный Саварсалидзе, которого по-прежнему побаивался бывший азнаур из Жинвани, процедил сквозь зубы:

— Посмотрим, батоно Чиабер, каков ты окажешься на новом месте! Вазиром быть — не ленивых царевичей воспитывать…

Царь сидел в домашнем кафтане за столом, покрытым парчовой скатертью, и, не глядя на вазира, отрывисто бросил:

— Что еще говорит изменник Иванэ?

Чиабер побледнел — этого-то вопроса он и опасался: по окончании судебного следствия, не давшего ничего существенно нового, Иванэ Орбели передали в ведение вазира внутренних дел. Не поднимая глаз, Чиабер невнятно пробормотал:

— Он упорно молчит, великий государь!

— Как! Предатель все еще не признается в своих злодеяниях? — возмутился Георгий Третий. — И вы не добились его письменного признания? Разве не он первым из дидебулов предложил постричь меня в монахи? И не он послал эристава Липарита в Тавриз за помощью?

— Старик все это отрицает, говорит, что он повинен лишь в мятеже, да и то, мол, защищая права законного наследника престола, — упавшим голосом пролепетал Чиабер.

— Законного? — грозно крикнул царь, стукнув кулаком по столу. — Да как язык твой повернулся повторить мне в лицо гнусный навет? Берегись, как бы и тебе не попасть в подземелья Клде-кари рядом с Иванэ! Предупреждаю, если через два дня на этом столе не будет лежать признание Орбели, я не пощажу тебя… А узников всех переведите в Самшвилде — там будет их казнь!

Пошатываясь от волнения, вышел новый вазир из царского кабинета. Приемная, на его счастье, оказалась пустой — никто не увидел смятения сановника. Чиабер бросился к выходу. Сев на коня, с ходу поднял его в галоп и, в сопровождении эскорта кипчаков, поскакал по Самшвилдской дороге.

Комендант Клде-карской крепости был дальним родичем князей Орбели, а в окрестностях горной твердыни было немало бывших сторонников мятежа. Они и сообщили Иванэ, кто сумел сманить доверчивого царевича из Лорийского замка, о появлении тавризской конницы на границе Грузии и о последующем спешном отступлении без боя.

«Проклятый Демна! — сжимая кулаки, гневно шептал старый воитель. — Атабек Мухаммед все-таки внял нашей мольбе, двинул полки на выручку… И все рухнуло из-за одного труса!» Тут мысли узника невольно перенеслись на любимого сына — храбреца Смбата: «Преступный отец! Как ты мог втянуть в столь ненадежное дело прекрасного юношу, не послал его в Константинополь или, в крайнем случае — с Липаритом в Тавриз?»

Тайные доброжелатели князя Иванэ, однако, не успели проведать ни о приезде Кулихана с обличающими документами, ни о решении дарбази. Заботясь о своем бывшем главаре, они прислали записку, в которой сообщали, что, по толкованию тбилисских ученых-законоведов, «ни один дидебул не может быть приговорен к смертной казни, если собственноручно не подпишет признания своей вины». Записка обрадовала Иванэ: он решил продолжать все отрицать, кроме самого мятежа. В первую очередь следовало отвести главное обвинение — приглашение тавризских войск в Грузию, — сие являлось прямой государственной изменой. «Брат Липарит — вне досягаемости царя Георгия, пусть он и отвечает перед царским судом заочно! — думал Иванэ. Приняв такое решение, старый князь повеселел и даже позволил себе шутить с тюремщиком, когда тот принес ему скудный обед: