Яэль Киршенбаум - Миръ и мiръ

Наташа проснулась под утро, когда сероватый свет заполнил комнату. Горячая, мокрая от слёз подушка напоминала о ночных страданиях. Теперь же Наташа была не то что бы спокойна — просто безразлична. Просто лежать, ничего не делать и ни о чём не думать — вот чего ей хотелось.

«Что за сон снился мне? — лениво подумала она. — Какой-то виноград, ещё какие-то глупости…» Возможно, в нём заключалась разгадка, — и Наташа взяла с прикроватного столика книжку Мартына Задеки, старую и зачитанную до дыр.

«Виноград есть — получить руку любимого», — прочла она, найдя наконец нужную страницу.

Ответа она не нашла. Сейчас было не до свадьбы, да и жених остался в Гродненской губернии.

— Nathalie, ma chérie [2] Наталья, дорогая ( фр .) ! — говорила Наташе невестка спустя неделю после рокового дня. — Это просто ужасно!

Наташа не отвечала. Она тщилась не думать о смерти отца и вести себя, будто ничего не произошло. Так, верно, будет проще перенести потерю. Только каждый знакомый норовил приехать к ней с визитом — за дюжину дней, что Наташа с отцом провели в Смоленске, знакомств появилось предостаточно, да и многие старые знакомцы тоже приехали сюда, — и сказать какую-нибудь избитую фразу. «Все мы под Богом ходим», «Бог дал — Бог и взял» — все эти слова непрестанно напоминали ей о случившемся.

Тошно было слушать невестку, которая всё не замолкала — как надоедливый надтреснутый колокольчик в ямщицкой повозке.

— Ничто не может быть хуже, вы так не думаете?

— Да-да, конечно, — поспешила согласиться Наташа.

Она смотрела мимо гостьи, на картину, — кажется, изображение Юдифи с головою Олоферна, — и накручивала на палец кончик косы.

— Он не писал к вам?

— Кто?

— Votre frére [3] Ваш брат ( фр .) , кто же ещё!

Наташа отнюдь не думала о брате, — по меньшей мере, последнее время. Он служил в Ахтырском полку и, должно быть, участвовал в этой войне. Он и прежде редко отправлял им письма, а когда письмо всё же приходило, в конверте обнаруживали даже не осьмушку — одну шестнадцатую бумаги. Теперь же, когда, говорят, почта задерживается, рассчитывать на какие бы то ни было известия и вовсе не приходилось.

Наташа молча качнула головой.

— Ужасно! — повторила невестка, поправляя перья на розовом берете. — Мне он пишет о таких страстях, что я не знаю, что и думать.

Наташа прижала разом похолодевшие ладони к вискам; лицо, и без того бледное, сделалось ещё белее. Ранен? В плену? Убит? Господи, неужели на этом свете никому не суждено прожить долго?

— Что с ним? — Наташа взглянула в лицо свойственнице, и яркий румянец показался ей чересчур уж ярким.

— С ним? — переспросила невестка и улыбнулась. — Да ничего особенного… Слышали вы о русском Сцеволе?

Наташа вздохнула: Сцевола, будь он трижды героем или страдальцем, совершенно не интересовал её. «Притворяться — сущее мучение!» — подумала она, а вслух — должна же хозяйка поддерживать беседу — сказала:

— Как ни странно, нет.

— Помилуйте! Только о нём и говорят!

И она принялась рассказывать о крестьянине, которого взяли в плен французы, заставили присягнуть Бонапарте, а он — «Подумать только!» — отрубил себе руку топором.

Наташу передёрнуло. Действительно, брат писал о невообразимых страстях — а невестка передавала их точно обыкновенный анекдот. Пожалуй, это было похуже отрубленной руки…

— А знаете вы о князьях Новгородских?

— Что-то знакомое.

Наташа впервые слышала эту фамилию, но надеялась избегнуть рассказа о них. Пятнадцать минут, самое меньшее время, отведённое под визит, подходили к концу; и, надеялась Наташа, если гостье будет нечего рассказать, она уедет восвояси.

— Так вот, у них было четыре сына — и всех убили! Право, жалко, что вы не знакомы с ними: приятное семейство, и партия была бы отличная.

В комнату вошёл казачок, прервав слишком затянувшуюся беседу. Не важно, какие принёс он вести — главное, что наконец-то прекратился этот докучливый разговор.

— Вам, барышня, письмо. — Он протянул Наташе поднос с конвертом.

— D’amour? [4] Любовное ( фр .) — спросила невестка, искоса поглядывая на то, как Наташа ломает печать. — Ну, ma bonne amie [5] Дружочек ( фр .) , прощайте: не буду вам мешать.

— До встречи, — безучастно ответила Наташа уходящей гостье.

Письмо было от брата, и снова делалось тревожно на душе.

«Июня 10 дня.

Любезные батюшка и сестрица , — писал он. —

Пишу нынче к вам и не знаю, о чём писать. Я мог бы, пожалуй, поведать вам о природе, меня окружающей; она и вправду хороша. Но теперь меня занимают только слухи о происках врагов наших. Недаром, говорят, в прошлом году видали комету, — не к добру! Всё — я говорю о полку — трепещет потревоженным муравейником, и не сегодня-завтра быть походу.

Я не верю, конечно, чтоб он затянулся. Но всё может статься, и потому — прощайте!

P. S.

Западные рубежи наши — место незащищённое. Уезжайте как можно скорее в Лохматые Горы».

Наташа перечла письмо. Всё в нём было понятно, но каждую строчку — каждую букву — хотелось читать опять и опять. Неровные, пляшущие буквы напоминали ей Анатоля.

Они никогда не были особо дружны с братом, старшим её на шесть лет. Он часто подтрунивал над ней, а она — какой же глупой она была тогда, если не умела ценить спокойного счастья! — обижалась. Но он оставался единственным близким человеком, и только он мог поддержать её — пусть даже не физически, а лишь морально, да и то не самим собою, а образом-воспоминанием.

Смысл письма ускользал от неё. Постскриптум казался ей странным, — вот всё, что поняла Наташа. Лохматые Горы были имением в Московской губернии, и ехать в такую даль она не собиралась: Смоленск довольно защищён, — Наташа видала толстые стены кремля, — с неё хватит путешествий!

Где-то на улице грохнуло.

Наташа подбежала к окну. Ливень, молнии, ветер — разгул стихии ожидала она увидеть, а увидала лазоревое небо, на котором сверкали золочёные маковки собора.

Грохнуло ещё раз — громче и, видимо, ближе. На горизонте взвилась тонкая струйка дыма, показались языки пламени.

Раздался новый удар — совсем рядом; задрожало стекло, в соседней улице занялся огонь. «Бежать», — промелькнуло в голове, но страх сковал тело, и Наташа не могла ступить и шага.

— Барышня, худо дело! — крикнул Захарьич, вбегая в комнату. — Собраться не успеем, француз прёт!

Наташа кивнула.

— Что же вы молчите? Что прикажете делать-то?

— Что делать? — переспросила она, едва осознавая происходящее. Та же пустота — и ужас — что и на прошлой неделе, овладевали ею.

— Да хоть бричку закладывать!

— Можно, наверно, — сказала Наташа, не отворачиваясь от окна.