Александр Долгов - Спасти Цоя [litres]

– Тут недавно у нас один гость побывал – настоящим каскадером оказался – спикировал вниз, чуть шею себе не свернул, мы с трудом его привели в чувство – отпоили глинтвейном. Он, бедняга, чуть не помер со страху.

Помещение подвала оказалось сухим и теплым, с белыми стенами, из углов не тянуло могильным холодом, словно в заколдованном замке, как могло бы показаться, спускаясь по экзотической лестнице. Сразу же в глаза бросились громоздкий двухмануальный электроорган и навороченная ударная установка с многочисленными тарелками и барабанами.

– Ух ты! – в восторге воскликнул я. – Ну у тебя и «кухня» – просто загляденье!

– По правде говоря «кухня» не моя, у меня просто таких денег нет, это все собственность Конрада, как и всего остального, включая наш главный инструмент орган «Хэммонд», кстати, это единственный экземпляр в Риге – предмет зависти коллег. У нас весь «аппарат» фирменный – семья Конрада на его приобретение деньги явно не жалеет, верит, что мы раскрутимся.

Там, кстати, кроме пары-тройки гитар стояли горкой и другие клавишные – я приметил немецкий «Хонер-клавинет» и даже американский синтезатор «Муг». Да, что ни говори, Walküre была «упакована» что надо! – профессионалы моего времени могли позавидовать.

– Здесь звукоизоляция превосходная – стены все метровые, – продолжал нахваливать «точку» Катковский, – можно репетировать с утра до ночи до полной усрачки – все равно никто не услышит.

Катковский уселся за барабаны, это была ударная установка Sonor, родом из Германии. Он выхватил откуда-то палочки, начав неспешно и ритмично постукивать по своей «кухне». Каждый новый брейк оказывался быстрее и изобретательнее предыдущего, они сменяли друг дружку с нарастающей скоростью, все больше и больше инструментов включалось в игру, наконец, натруженно заухала бас-бочка, и все соло завершилось непродолжительным, но эффектным крещендо на тарелках. Не больше двух минут продолжалось барабанное соло, но впечатление было ошеломляющим.

У меня в ушах еще слышались звуки меди, а Катковский уже стоял передо мной. И без барабанных палочек.

– Э-э-х, – сокрушенно выдохнул он, – не дают мне разгуляться товарищи по группе, всю дорогу твердят – тише, тише, мягче играй… считают меня чересчур громким и агрессивным барабанщиком.

Никто и никогда не учил Катковского барабанному искусству. Он был самоучкой – снимал на слух соло своих любимых музыкантов, записанных на магнитофон… Ему не было еще и пяти, когда в нем проснулся талант барабанщика: однажды ни с того ни с сего начал стучать по жестяным банкам из-под круп – за неимением деревянных палочек в ход пошли карандаши. Банки он, само собой, испортил, оставив на них вмятины, сломанные карандаши тоже пришлось выбросить. Занятие ему так понравилось, что, несмотря на взыскание от матери, он стал стучать по всей кухонной утвари – в ход шли кастрюли, сковородки, тарелки, блюдца, чашки и даже дуршлаг. Разнообразие звуков его зачаровывало… В первом классе, смирившись со странным увлечением сына, мама подарила ему малый барабан, и что тут началось! Он играл с утра до ночи, выводя из себя соседей по дому. Полной ударной установки – собственной – у него никогда не было, всегда пользовался чужими, играл где придется и с кем придется. Как правило, все «инструменты» были никуда не годными ржавыми развалюхами, но он все равно играл, оттачивая мастерство, мечтая стать профессиональным барабанщиком с уникальным стилем исполнения. Устроившись на работу в Оперу, познакомился с Конрадом, который как раз набирал состав для будущей рок-группы и искал барабанщика (у себя в консерватории подходящей кандидатуры не нашел) – вот тут фортуна и улыбнулась Катковскому.

– Интересно узнать, кто из именитых музыкантов у тебя в качестве ориентира?

– Однозначно – Дон Брюер. Вот кто для меня – барабанный эталон. Брюер – это настоящий человек-молотобойня, восхищаюсь им. Его пятиминутное соло на дебютном альбоме Grand Funk – это… словами трудно выразить… это – такой невероятный взрыв энергии! – знаю его наизусть и могу сыграть без запинки.

Спору нет, Брюер – очень техничный барабанщик с ярким индивидуальным стилем, но что бы Катковский сказал, услышав умопомрачительное барабанное соло Джона Бонэма, барабанщика Led Zeppelin в песне Moby Dick с их первого альбома. Впрочем, о чем это я? – в этом мире нет места для группы Led Zeppelin, как и для любой другой с туманных берегов Альбиона – весь британский рок вместе со всей современной культурой Великобритании сгинул в черной дыре альтернативного времени.

Пока суть да дело, я осмотрелся: в дальнем углу – громоздкое крутящееся кожаное кресло с подлокотниками и высокой спинкой, две потертые оттоманки – подобие зоны отдыха. Возле кресла на журнальном столике – настоящая музейная редкость – портативный патефон с открытой крышкой, который мог удобно укладываться в чемоданчик с ручкой.

– Вот полюбуйся, – пояснил Катковский, – еще довоенная, импортная модель из Франции, по теперешним временам настоящий антиквариат. Находится здесь для создания соответствующего рабочего настроения и вдохновения. Конрад приволок с какой-то помойки. А вон там, – Катковский показал рукой на обшарпанный кожаный чемоданчик, стоявший под столиком, – граммофонные пластинки.

Неожиданно на подволоке загорелась сигнальная лампа красного цвета. Катковский заторопился наверх:

– Ну, все, мне пора. Ребята приехали, пойду помогу им разгрузиться, а ты, если хочешь, сыграй на ударных соло. Если сможешь!

Он выразительно подмигнул мне и убежал. Вот шутник!

Понятное дело, о барабанах я никогда и не помышлял, зато старые граммофонные пласты… к таким я еще не прикасался! Щелкнув ржавыми замками, я опасливо приоткрыл чемоданчик, но… несмотря на мою осторожность, из него на пол грудой посыпались увесистые вороненые блины; отвалилась крышка вместе с прогнившими петлями… Хорошо еще, что ни одна пластинка при этом не разбилась – не хватало угробить антиквариат, да вдобавок чужой!.. Поднял одну из них – оказалась грампластинка с музыкой Рихарда Штрауса – фрагмент из симфонической поэмы «Так говорил Заратустра», вернее сказать – самое ее начало. Произведение, известное мне с детства благодаря родителям. Они, как и многие тогда, были страстными поклонниками интеллектуальной телеигры «Что? Где? Когда?», где начальной темой звучала музыка Рихарда Штрауса. Можно без преувеличения сказать, что родители буквально жили от выпуска до выпуска программы, ну, и я вместе с ними… Не ошибусь, если скажу, что тогда изумился внезапной «встрече» – к чему бы это? – подумалось мне, явно неспроста.

Пластинка была односторонняя, 1930-го года выпуска. Немецкая. Остальные представляли собой тематическое продолжение серии, по-видимому, симфоническая поэма продавалась комплектом пластинок, хранившемся в ветхом чемоданчике.