Александр Долгов - Спасти Цоя [litres]

Ну, подобного оскорбления я стерпеть уже не смог, уж не думал, что она припомнит позорный эпизод. Тут же погнался за ней, но запутавшись в высокой траве и долгополой рясе упал, однако все же успел ухватить Ольгу за подол платья. Послышался треск разрываемой ткани… Мы оба упали, повалившись на мягкую душистую траву и стали кататься клубком – с проворством кошки она боролась, заразительно смеясь, и не думала сдаваться, но я был сильнее и в конце концов одолел ее. Наши лица оказались друг против друга, глаза в глаза… Она сразу перестала смеяться, тело расслабилось и стало податливым, хотя еще какие-то секунды назад выгибалась, брыкалась и едва ли не кусалась. Я чувствовал, как она тяжело и прерывисто дышит, как под моей грудью вздымается ее грудь, я смотрел на нее, не сводя глаз, а потом хриплым шепотом проговорил, интуитивно охлаждая вспыхнувшую страсть:

– Что б ты знала: я – никакой не поп… не скоморох… и не школяр. Я – секретарь Генриха…

– Какого такого Генриха? – тоже шепотом переспросила она.

– Генриха из Леттии, летописца епископа Альберта.

Разумеется, о рижском владыке она была наслышана, поэтому больше ничего разъяснять не пришлось, да и ни к чему… Попытка перевести разговор на другую тему провалилась. С каждой секундой наши лица смыкались ближе и ближе, и губы слились в долгом поцелуе. Какой же это был сладостный поцелуй – первый в моей жизни!

Что тут говорить – после того сказочного дня я вконец потерял голову, да и Ольга тоже. Теперь мы каждый день ходили собирать траву, ну, это больше для отвода глаз, а на деле, чтобы предаваться любовным ласкам под священным дубом. Ольга не позволяла мне переходить границ дозволенного и предупреждала меня, если ее отец узнает о наших встречах, то убьет ее. Мне не очень-то верилось в угрозы, считая, что он больше пугает для острастки, не такой уж он зверюга, что не пожалеет единственной дочери. Но Ольга не сомневалась, рассказав, что после скоротечной смерти матушки он сильно переменился, горе пытался залить вином и напивался до умопомрачения. Прежде доброго и отзывчивого отца она не узнавала, превратившегося в злобного и подозрительного монстра. Ольга считала, что после ухода матери в него вселился злой дух, потому и собирала травы, надеясь на то, что они помогут. В злых духов я не особо верил, считая их предрассудками, но с колокольни моих теперешних лет увидел истинную причину дурных перемен ее отца в неумеренном потреблении алкоголя. На свете есть категория людей, которым алкоголь противопоказан, поскольку, выпив даже немного, они превращаются в неуправляемых чудовищ, зверей на двух ногах, похоже, отец Ольги был той же породы.

Все у нас было прекрасно – мы любили и с упоением наслаждались друг другом. Иногда меня посещала одна безумная мысль – а что, если вернуться обратно домой вместе с Ольгой?.. И зажить в моем будущем вместе, душа в душу?.. Мечты, мечты, пустые мечты… Ты лучше сам с собой разберись, говорил внутренний голос, как сам-то из проклятого средневековья будешь выбираться, а потом и строй планы на совместную счастливую жизнь!..

Одно удручало меня – наше скорое расставание, о котором Ольга не догадывалась. Я все тянул с этим трудным делом, не решаясь ей сказать. Но в предпоследнюю нашу встречу я решил открыться, поскольку день мог оказаться и последним – я так и не добился однозначного ответа от Генриха, когда мы точно уедем? – утром, днем или вечером, он сам не знал и тянул с ответом.

На обратном пути к холму Куббе, когда мы еще шли вдвоем, держась за руки, я ей все и сказал. Ольга, понятное дело, очень огорчилась, сразу же заплакала… У меня самого на душе кошки скребли, но делать было нечего – вопрос об отъезде на Имеру был решенным. Я, как мог, пытался ее утешить, покрывая ее лицо нежными поцелуями, говорил о том, что по ночам, созерцая луну на звездном небе, будем вспоминать друг друга, как все влюбленные, а осенью, когда я вернусь в Ригу, мы снова будем вместе. Выслушав меня, она привстала на цыпочки и прильнув ко мне всем телом, обвила руками шею и опять безутешно заплакала. Когда мы не торопясь шли по лесной тропинке назад, она чуток успокоилась и вполголоса произнесла:

– Хочу завтра попрощаться с тобой как следует, – и потом добавила еще тише, – чтобы было, о чем вспоминать.

И я понял, то, чего и я сам так жаждал, произойдет завтра.

На опушке леса, как обычно, мы расстались. Она пошла впереди, а я на приличном расстоянии следом. Я смотрел на ее хрупкую фигурку, маячившую впереди, и от тоски, от скорого расставания разрывалось сердце.

Ночь опять вышла бессонной – из-за мучивших кошмаров.

Утром Генрих сообщил, что отъезд откладывается на день. Это приятное во всех отношениях известие я принял с восторгом, но почему-то возникли дурные предчувствия. На рыночной площади, когда я шел к городским воротам, уже негде было яблоку упасть – торг шел в полном разгаре. Я спешил, потому что уже опаздывал и потому не очень-то глазел по сторонам. Внезапно какой-то здоровенный невежа чуть не сбил меня с ног, сильно задев мощным плечом, от него пахнуло алкагольным перегаром. Оглянулся назад, чтобы вслед выругаться, я понял, что это отец Ольги, тоже куда-то спешащий, – в нахлобученной на глаза шапке, в длиннополом темном кафтане, перепоясанным ярким цветным кушаком, из-за которого торчал длинный кинжал, и с увесистой дубинкой в руках. Меня буквально передернуло. Он тоже оглянулся, но, похоже, не признал меня, моментально смешавшись с толпой.

В тот роковой день я впервые опоздал. Ольга уже дожидалась меня у открытых ворот – свежая, юная, красивая, как обычно, в руках она держала корзину. Едва увидев меня, тут же развернулась и зашагала по нашему привычному маршруту. Я медленно пошел за ней, соблюдая дистанцию. Уже на лесной тропинке мне почудилось, что нас кто-то преследует, я несколько раз оглядывался, но никого не заметил, однако странное чувство не покидало меня. Вот почему, когда я догнал Ольгу в лесной чаще был здорово не в себе. Нервничал, нервничала и Ольга – я это видел – мы оба за всю дорогу на луг не проронили ни слова. Когда добрались до лужайки, почему-то расположились не под дубом, как всегда, а ближе к краю леса, верно оттого, что не стали, как обычно, собирать тра́вы. Ольга сразу же отбросила в сторону пустую корзину, в глубокой задумчивости опустилась на траву и стала медленными машинальными движениями расплетать шнуровку на платье… На ее лице застыла такая маска страдания, что у меня сжалось сердце, и я уже хотел ее остановить, но почему-то не сделал этого. Ольга, потупив взор, ослабила тесемки шнуровки настолько, что смогла стянуть платье с плеч, оголив маленькую упругую грудь с розовыми вздернутыми сосками, и сразу же их стыдливо прикрыла ладонями, взглянув на меня… Я стоял точно каменный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, стоял и только завороженно смотрел на свою «Златовласку», а внутренний голос упорно твердил, что мы в лесу не одни.