Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

А вообще, пусть людишки соображают, к кому приписаны и при ком живут… «Чтоб кровь не обрызгала гимнастерку».

«Раб Божий Епишка, ныне гражданин Социалистического Отечества…»

А литераторы из знаменитых ох как нужны! Другая вывеска: не «женевский» век, а гуманнейший и просвещеннейший! От Екатерины Великой традиция! Рабство, Радищев, Пугачев, а век — просвещеннейший, Семирамида Севера!

И потом: нужно талантливое слово, а от бывших да настоящих классиков оно и вообще двойной силы. Надо же внушить людям, что они невозвратно счастливы. И вообще, мысли должны течь в одном направлении. Течь — и въедаться в души! Общечеловек должен заменить пестрое скопище людишек. Никакого разномыслия — все в одном шаге, одной преданности и одних словах.

Тут «женевская» тварь чистит с одной стороны, а писательское слово — с другой, а вместе делают одно дело: уничтожают и гнут к земле народ. Самое первозданное искусство и есть.

Настольный календарь за 1938 г. еще весь в скорби о Горьком.

«1936 — 18 июня.Смерть А. М. Горького, злодейски умерщвленного „правотроцкистским блоком" фашистских шпионов и убийц при помощи фашистов, извергов врачей. Фашистские троцкистско-бухаринские палачи „…убили Горького за то, что он как истинный сын народа был предан партии большевиков, Сталинскому Центральному Комитету партии и Советскому правительству. Они убили Горького (ох уж этот змий Троцкий! — Ю. В.) за то, что он был ближайшим другом товарища Сталина. Они убили Горького за то, что он со всей страстью своей пламенной души ненавидел фашизм и отдавал все силы борьбе "с этим исчадием капитализма“» (из газеты «Правда»; кстати, главным редактором «Правды» тогда был бывший личный секретарь Сталина Лев Захарович Мехлис — этот столько людей закусал насмерть! А с виду обыкновеннейший зануда).

Составители свели в календарь самые почетные и мудрые высказывания писателя, их уже можно величать изречениями.

«Против нас все, что отжило сроки, отведенные ему историей, и это дает нам право считать себя все еще в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдается — его истребляют».

«Подлинный, искренний революционер Советских Социалистических Республик не может не носить в себе сознательной, активной, героической ненависти к подлому врагу своему. Наше право на ненависть к нему достаточно хорошо обосновано и оправданно».

На мой взгляд, наиболее точный срез Горького дает Георгий Федотов в отклике на смерть писателя в 1936 г. Разумеется, автор статьи не мог написать ее в СССР, тем паче опубликовать. Он эмигрант, и этим все объясняется.

Федотовская характеристика Горького развивается по линии правды и проникновения в смысл исторического процесса.

«Горький никогда не был русским интеллигентом. Он всегда ненавидел эту формацию, не понимал ее и мог изображать только в грубых карикатурах.

Горький не был рабочим. Горький презирал крестьянство, но у него было всегда живое чувство особого классового самосознания. Какого класса? Этого не скажешь в трафаретной терминологии. Но ответ ясен: тех классов и тех низовых слоев, которые сейчас победили в России. Это новая интеллигенция, смертельно ненавидящая старую Россию и упоенная рационалистическим замыслом России новой, небывалой. Основные черты нового человека в России были предвосхищены Горьким еще сорок лет назад (за 40 лет до 1936 г., то есть в конце XIX столетия. — Ю. В.)…

Эта верность классу, вместе с отчуждением от интеллигенции, проходит в жизни Горького с начала до конца и многое в ней объясняет…

Верность классу требовала политического служения… Как поэт революции, он должен был стать на левом крыле ее, с большевиками. Но марксизм, который все время душил большевистскую бунтарскую волю к борьбе, не мог импонировать Горькому. Он всегда был с еретиками, с романтиками, с искателями, которые примешивали крупицу индивидуализма к безрадостному коллективизму Ленина…

Изменил ли Горький своему классу в 1917 году? [108] Федотов имеет в виду резкие, порой убийственные выступления писателя против Ленина, нашедшие сосредоточенное выражение в его «Несвоевременных мыслях». Конечно, нет. Но он был настолько кровно с ним связан, что мог позволить себе и дерзости… В нем всегда сидел моралист, учитель жизни… его учительство слишком оторвано от подлинной культуры и подлинно гуманистической морали. Но уважение к культуре и элементы гуманизма в нем присутствуют. Это как раз те элементы культуры и этики, которые сейчас выбиваются в России на поверхность, торжествуя над звериной моралью победившего класса.

Горький уважает человека, уважает науку — так, как уважали их в XVIII столетии. Ненависть к Богу — один из ингредиентов этого сомнительного гуманизма. Его любовь к человеку — ненавидящая любовь. И ненависть направлена не только на тьму, жестокость и неправду в человеке, но и на его слабость и глупость. Добрая прививка ницшеанства в юности сблизила Горького с Лениным в этой готовности бить дураков по голове, чтобы научить их уму-разуму. Но в отличие от Ленина Горький не заигрывал с тьмой и не разнуздывал зверя. Тьме и зверю он объявил войну и долго не хотел признавать торжества победителей(выделено мною. — Ю. В.). Горький эпохи Октябрьской революции (1917–1922) — это апогей человека. Никто не вправе забыть того, что сделал в эти годы Горький для России и для интеллигенции. Это он устраивал Дома Ученых и Дома Искусств, чтобы накормить и согреть замерзшую и голодную русскую интеллигенцию. Это он создавал «Всемирную литературу», чтобы дать ей работу. Это он вымаливал у палачей человеческие жизни — и чьи жизни! Всем известно, что Горький отчаянно, хотя и безуспешно, боролся за спасение великих князей в Петрограде. Все, что он делал тогда, он делал не для своих, а для чужих во имя чистой человечности. Его сердце билось, конечно, не с интеллигенцией, а с тем жестоким и темным народом, который тянулся к правде и свету через ложь и кровь…(выделено мною. — Ю. В.).

Горький не был эмигрантом, но лишь инвалидом революции. Узнаем ли мы когда-нибудь, сколько горечи скопилось в его сердце за эти годы? Его старость была отравлена, его гуманизм замутился, и наконец волна злобы, с которой он боролся вокруг себя, захлестнула его. Таково наше объяснение его падения, заключающее в себе признание нашей вины. Конечно, будь Горький человеком исключительной нравственной силы, он, может быть, и выдержал бы это последнее испытание. Но Горький не был сильным человеком. Само его миросозерцание не защищало его достаточно от духа злобы. И он не выдержал одиночества…