Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

Проклятые народом белые генералы…

«Как-то он (Деникин. — Ю. В.) пригласил меня обедать, — вспоминал Шульгин, — и высказался так:

— Французская революция в свое время объявила собственность священной и неприкосновенной и декретировала смертную казнь тем, кто будет на собственность посягать (Ленин — продолжатель якобинцев и Маркса, конечно, посягнул именно на собственность. — Ю. В.). А Наполеон говорил: «Если собственность рухнет, то это будет катастрофа. И я со всеми своими пушками не смогу ее восстановить».

Я — убежденный собственник, хотя моя собственность ограничивается шинелью и жалованьем. Но в моих мечтах — довести Россию до того, чтобы она смогла сделать какое-то волеизъявление. Это определит ее дальнейшую судьбу и форму правления. А я тогда мечтаю уйти в отставку…»

Петр Николаевич сдержан в чувствах, но, когда речь заходит о России, слог его приобретает взволнованную строгость, чеканную выразительность великих поэм о бедах народов. Впрочем, те черные будни расправ и убийств русских русскими без всякой на то надобности, разгула воровства, насилий и прочих мерзостей сплелись в одну муку и скорбь воистину эпической борьбы.

«Горькое чувство овладело мною, — пишет Петр Николаевич. — Я ясно отдавал себе отчет, что ошибочная стратегия Главнокомандующего сведет на нет все наши военные успехи, достигнутые такой дорогой ценой… 29 июля (все того же, 1919 г. — Ю. В.) я обратился к Главнокомандующему с официальным письмом:

«Милостивый Государь Антон Иванович.

В минуту казавшейся неизбежной гибели Великой России, когда Армия разваливалась, общество трусливо попряталось по углам и обезумевший народ грабил и жег Родную Землю (это уже по кличу Ленина. — Ю. В.). Вы подняли выпавшее из рук убитого генерала Корнилова знамя «спасения Родины». Под сень этого знамени стекались те, кто не потерял еще веры в спасение России, кто, веря в Вас, шел за Вами на служение Родной Земле.

В числе их был и я. Скоро год, как я в рядах Армии иду за Вами, страдая душой при виде потоков русской крови, пролитых братской рукой, при виде мерзости запустения Родной Земли, но незыблемо веря в светлое будущее России. Служа с Вами одному великому делу, являясь ныне одним из Ваших ближайших помощников и прожив целый год в рядах водимых Вами войск, я связан с Вами как солдат. Как человек я обязан Вам тем неизменно сердечным отношением, которое особенно чувствовал во время перенесенной мною смертельной болезни.

Всю жизнь я честно и прямо высказывал свои убеждения и, будучи связан с Вами и как служивший под Вашим начальством солдат, и как человек, искренно Вам преданный, почитал бы бесчестным ныне затаить «камень за пазухой» и не высказать Вам все, что наболело у меня на душе…»

И Петр Николаевич пространно излагает свои соображения по ведению боевых действий. Заканчивает он письмо словами:

«С открытым сердцем, не допуская недомолвок, я пишу Вам, рассчитывая на Ваш такой же откровенный ответ.

Уважающий Вас и сердечно преданный П. ВРАНГЕЛЬ»

В итоге всех этих объяснений генерал Врангель вынужден будет покинуть Крым и обосноваться в Константинополе, пока в марте 1920 г. военный совет не изберет его своим новым главнокомандующим.

Талантлив и широк натурой Владимир Зенонович Май-Маевский. Накануне мировой войны командовал 44-м пехотным Камчатским полком 2-й бригады 11-й пехотной дивизии в звании полковника, а уже в войну Бог сподобил и корпус принять. Грузен, непомерно широк в боках генерал. На переносье — узенькое пенсне, на широченной, жирноватой груди — два офицерских Георгия. Отмерил ему Создатель в 1919-м пятьдесят два.

«На другой день я выехал на станцию Харцыск, дабы повидать генерала Май-Маевского, — рассказывает Петр Николаевич, — и переговорить с ним по содержанию полученного мною от генерала Романовского письма. Я впервые увидел генерала Май-Маевского. Небольшого роста, чрезвычайно тучный, с красным обрюзгшим лицом, отвислыми щеками и с громадным носом-сливой, маленькими мышиными глазками на гладковыбритом, без усов и бороды, лице, он, не будь на нем мундира, был бы, несомненно, принят каждым за комика какой-нибудь провинциальной сцены. Опытный, знающий дело военачальник и, несомненно, неглупый человек, генерал Май-Маевский в разговоре производил весьма благоприятное впечатление… Он, видимо, близко стоял к своим войскам, знал своих подчиненных».

Постепенно сдал в требовательности к себе генерал, запивает, отключаясь от всех забот, не только фронтовых. А ведь коли по душам, по-людски, так и понять можно: уж пятый годок одно горе да убийства. Не деревянные, поди… Это к нему личным адъютантом устроился большевик Макаров Павел Васильевич. Владимир Зенонович поверит бывшему прапорщику, назвавшемуся капитаном, и навесит капитанские погоны. Дорого обойдется белым доверчивость Владимира Зеноновича, а с другой стороны, русак… Макаров ведь… И вроде бы боевой офицер… Угадай тут. Да что ж, без души жить, на засов все чувства! Жили до сих пор россияне одним племенем…

Генералы метили стрелками карты, обводили цветными кружочками места боев, скопления войск противника, свои резервы. Вот-вот из-за лесов и полей сверкнет куполами первопрестольная.

Но дело подвигалось к грандиозной катастрофе. Когда она грянула, генерал Врангель не без желчи заметил о Май-Маевском: «О чем вы раньше думали? Что генерал Май-Маевский негоден, об этом давно знают все».

К началу октября 1919 г. — времени катастрофы — деникинские армии отвоевали около 18 губерний — это 42 млн. человек, треть России.

Белый дых столь смертоносно близок — Ленин отдал распоряжение Дзержинскому и некоторым другим высшим работникам из особо доверенных подготовить руководству партии фальшивые документы, тайные убежища, а также перевезти в тайники (самые надежные места) оружие, архив партии и государства, золото, драгоценности, в общем, все, что может потребоваться… после победы белых. Ленин готов все начинать сызнова, верит: история работает на будущую Россию — социалистическую.

Советская власть не могла быть разрушена чисто военными, механическими действиями — и вот это не укладывалось в генеральские головы, даже не возникало там. Они мыслили Гражданскую войну как чисто военные операции.

Понятие справедливости и правды у белых не реализовывалось ни во что другое, как только в пафос слов: крушение старого мира почти ничему не научило. Их одуряло ощущение силы — возможность ею добиться всего. Эти люди непрерывно губили свое дело, имея в начале движения все возможности для победы. Но чем полнее они открывали свои лица, тем туже затягивали у себя на шее веревку, пока народ вообще не отказал им в воздухе на родной земле.