Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

Стояла легкая зыбь. Печально смотрел я на исчезающие за горизонтом родные берега. Там, на последнем клочке родной земли, прижатая к морю, умирала армия. То знамя, которое она так гордо несла, было повержено в прах. Вокруг этого знамени шла предсмертная борьба, борьба, роковой исход которой не оставлял сомнений…

Я много слышал и читал про Босфор, но не ожидал увидеть его таким красивым. Утопающие в зелени красивые виллы, живописные развалины, стройные силуэты минаретов на фоне ярко-голубого неба; пароходы, парусные суда и ялики, бороздящие по всем направлениям синие прозрачные воды; узкие живописные улицы, пестрая толпа — все было оригинально и ярко красочно.

Мы остановились с генералом Шатиловым (начальник штаба Врангеля. — Ю. В.) в здании русского посольства, где военный представитель генерал Агапеев любезно предоставил в наше распоряжение свой кабинет. Громадные залы посольства были переполнены беспрерывно прибывающими с Юга России многочисленными беженцами… Моя семья пользовалась гостеприимством англичан на о. Принкипо. Я и жена тяготились чужеземной помощью и решили при первой возможности перебраться в Сербию; остановка была за деньгами. Мы выехали из России совсем без средств. После долгих хлопот мне… удалось сделать заем в одном из банков, и на первое по крайней мере время мы могли себя считать обеспеченными.

Отъезд наш задерживался тяжелой болезнью матери моей жены…

Неожиданно я получил от генерала Деникина письмо — ответ на посланное мною перед отъездом из Крыма.

„Милостивый Государь, Петр Николаевич!

Ваше письмо пришло как раз вовремя — в наиболее тяжкий момент, когда мне приходилось напрягать все духовные силы, чтобы предотвратить падение фронта. Вы должны быть вполне удовлетворены…

Если у меня и было маленькое сомнение в Вашей роли в борьбе за власть, то письмо Ваше рассеяло его окончательно. В нем нет ни слова правды… Для подрыва власти и развала Вы делаете все, что можете.

Когда-то, во время тяжкой болезни, постигшей Вас, Вы говорили Юзефовичу, что Бог карает Вас за непомерное честолюбие…

Пусть Он и теперь простит Вас за сделанное Вами русскому делу зло.

А. ДЕНИКИН"»

В январе — феврале 1920 г. даже в южных задонских и кубанских степях морозы стояли 30-градусные.

Раненые и больные, лишенные самого примитивного ухода, гибли тысячами.

Фронтовики жаловались:

«Всего опаснее — получить ранение. Сама рана — пустяки: перетерпишь. А вот когда месяцами станут возить по железной дороге, да положат вместе с тифозными, да станут морозить, да морить голодом, — вот тогда вряд ли выживешь…»

Очевидцы не скупятся на подробности:

«Скученные, заедаемые паразитами войска тают с невероятной быстротой. Творится нечто ужасное, не поддающееся описанию…»

Свое слово скажет и Деникин: «Насилия и грабежи. Они пронеслись по Северному Кавказу, по всему югу, по всему российскому театру Гражданской войны, наполняя новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все «цвета» военнополитического спектра и не раз стирая черты, отделяющие образ спасителя от врага…

За войсками следом шла контрразведка. Никогда еще этот институт не получал такого широкого применения, как в минувший период Гражданской войны. Его создавали у себя не только высшие штабы, военные губернаторы, почти каждая воинская часть, политические организации, донское, кубанское или терское правительство, но даже… отдел пропаганды… Это было какое-то поветрие, болезненная мания, созданная разлитым по стране взаимным недоверием и подозрительностью…»

Зеленые — это те, кто не пошел ни за красными, ни за белыми, не примкнул к повстанческим армиям Махно, Антонова, увильнул и от бандитской «повинности». В основном это были дезертиры, которые отсиживались в лесах, кубанских плавнях, — отсюда и прозвание: зеленые. В боевом отношении они тоже были достаточно опасны, так как сопротивлялись любым попыткам их подчинить. По существу, это тоже были банды, но без свойственных им активности и людоедства. Они не хотели служить ничьей идее и никому. Часто к зеленым шли самые обычные призывники. Вместо военкомата, сборного пункта — в лес или камыши…

Белые города являли собой отвратные картины. Преисподняя, ставшая вдруг явью.

«Пьянство, грабежи, насилия, бессудные расстрелы, огромные траты, возрастающая с каждым днем дороговизна, общее стремление… жить, руководствуясь принципом «лови момент», — все это свидетельствовало лишний раз о всеобщем развале и разложении…»

Деникин приказывает бросить навстречу Буденному конную группу генерала Павлова, отборные, надежные полки. Есть надежда не только остановить, но и расшибить врага.

«Генерал Павлов, стремясь как можно скорее столкнуться с Буденным, нашел необходимым идти по необитаемому левому берегу Маныча, по безлюдным степям, без дорог, по компасу… благодаря сильному морозу и ветру, благодаря полному отсутствию жилья половина корпуса в буквальном смысле вымерзла. Вместо двенадцати тысяч шашек… по строевому рапорту, в отборной конной группе осталось пять с половиной тысяч шашек. Остальные, в том числе и сам Павлов и весь командный состав, были обморожены или же совершенно замерзли.

Четыре дня шла донская конница по безлюдным степям. В двадцатичетырехградусный мороз с сильным ветром… негде было остановиться и укрыться… Ночевали в необитаемых зимовниках донских коннозаводчиков, причем один зимовник из нескольких избушек приходился на целую дивизию. Лишь немногим счастливцам удалось попасть под крышу. Остальные ютились возле заборов и своих лошадей…

Последняя ночь… стояли под Торговой. Большевики энергично обстреливали… но пули никого не пугали. Страшнее был мороз. Тысячи обмерзших остались позади нас, в степях. Их засыпала уже метель. Уцелевшие жались возле своих лошадей… Чувствуешь, что начинаешь дремать, что засыпаешь, падаешь… Еще несколько минут — и уснешь вечным сном…»

После этого рейда в снегах находили целые эскадроны застывших до остекленения лошадей и людей в полной боевой выкладке…

Одна из последних серьезных попыток погасить красный вал — нестерпимым жаром и огнем катился он от Москвы к морю.

И даже после этого, уже при состоявшемся крахе, отдельные части Добровольческой Армии сохраняли завидную боеспособность.

Деникин свидетельствует:

«…Донесения отмечали доблесть славных добровольцев и рисовали такие эпические картины, что, казалось, оживало наше прошлое… Движение, например, в арьергарде полковника Туркула с Дроздовским полком сквозь конные массы противника, стремившегося окружить и раздавить его… При этом Туркул неоднократно сворачивал полк в каре, с музыкой переходя в контратаки, отбивал противника, нанося ему большие потери…» [74] Еще в 60-е годы полковник Туркул был жив. О встрече с ним в Вене и интересной беседе мне рассказывал П. К. Пономаренко — тогда представитель СССР в МАГАТЭ. Старый полковник ни в чем не раскаивался, хотя к этому пытался подвести его в беседе Пономаренко. Гитлеровцев Туркул ненавидел и служить им наотрез отказался, но и свою бывшую Родину считал захваченной большевиками — и ничто не могло его убедить в обратном. Надо полагать, с тем и умер старый белый полковник. Вояка он был бесстрашный — о его исключительной храбрости я читал и в других воспоминаниях.