Борис Шелепов - Их было трое

— Только одно условие, — сказал иностранец. — Малыш будет мне помогать составлять гербарий лечебных растений Кавказа.

— Он будет делать все, что вы прикажете, мой господин! — еще ниже поклонился Габо.

— Мистер Злыденс!

— Слушаю вас, — старый военный чиновник склонился в почтительной позе.

— Можете выдавать паек этому малышу.

— Слушаюсь.

Через несколько минут экспедиция тронулась в путь. Габо снова затянул осетинскую песню. Знаур тихо подтягивал ему.

А перед глазами мальчика вставала картина встречи с матерью. «У меня теперь есть мать, — мысленно говорил Знаур, оборвав песню на полуслове. — Мать!..» Она стоит перед ним и повторяет одни и те же слова: «Ма хур! [33] Ма хур (осет.) — мое солнце. Ты со мной, ма хур!..» — гладит сына по голове, плачет от счастья. А когда настал час разлуки, сказала: «Ты уходишь в город учиться? Не хочу, чтобы первое слово мое было против твоей воли. Поезжай. Пиши письма. Я сама приеду к тебе, ма хур. Но останься хоть на два дня, прошу тебя…»

Ахметка настоял на своем — идти в город немедленно. Поспорили, чуть не поссорились. Костя взял сторону Ахметки. Условились встретиться через три-четыре дня у дальнего родственника Знаура, Дзиаппа, который жил рядом с осетинским кладбищем. Мать советовала разыскать другого дедушку, Габо, но не знала, где он живет. Ей не хотелось, чтобы сын переступил порог дома старого Дзиаппа, близкого к роду Кубатиевых.

«А теперь я еду с дедом Габо, — думал Знаур. — И через два дня мы будем в городе. Как странно. Видимо, Уастырджи [34] Уастырджи — в осетинской мифологии — покровитель путников. помогает мне…»

И еще вспомнились последние материнские слова, произнесенные с тревогой: «Зачем ты покидаешь меня, ма хур!..»

Поднявшись в предгорье, экспедиция разбилась на две группы. Злыдень с обозом остался в селении Фидар. Стрэнкл приказал ему раздать детям сорок маленьких посылок — мешочков прогорклой муки, составить и заверить печатью Совета список получивших подарки.

Мистер Стрэнкл, Керакозов, Габо и Знаур в сопровождении двух конников охраны — рябого курда Мехти и чеченца Закира — поднялись по Дигорскому ущелью вверх. Все ехали верхом, кроме старика и юноши — они вели на поводу двух темных мулов, навьюченных тюками с провизией и брезентовыми палатками.

Надвигался вечер, когда верховые спешились на широкой поляне плато. Пока люди разбивали палатки, мистер Стрэнкл установил на высоком штативе фотоаппарат и заснял несколько видов. Прямо на восток простиралась широкая равнина с утопающими в садах селениями, вокруг которых извивались серебристые нити рек, правее тянулись отроги Главного хребта и синели ущелья. Урух шумел где-то далеко внизу. Тихий, изменяющий свое направление ветерок приносил то прохладу ущелья, то благоухание фруктовых садов, то ароматы альпийского разнотравья. Погода, кажется, налаживалась, угроза дождя миновала.

Мистер Стрэнкл облачился в альпинистский костюм цвета хаки, на его поясе появился тяжелый кольт в гуттаперчевой кобуре.

Курд Мехти стоял с карабином у входа в палатку иностранца и Керакозова. Габо возился возле кухонного казана, охранники пасли лошадей и мулов, Знаур собирал сухие ветки для костра.

— Не знаешь ли ты, малыш, где тут развалины древней башни? — спросил Стрэнкл Знаура.

— О! Знаю. Нелегко туда добраться — башня у самого перевала по дороге в Грузию.

— Часа за три дойдем?

— Думаю, дойдем, господин.

— А что там было раньше?

— Просто так: наблюдать — не идут ли враги. Такую башню имел каждый род.

— Откуда ты знаешь?

— Мне рассказывала… моя мать, лекарка Хадзигуа.

— Выйдем завтра пораньше, покажешь башню.

— Хорошо, господин.

Вечером Знаур помогал Габо готовить ужин. Возле очага то и дело появлялся Керакозов, давал наставления — что и как готовить. Ветер разносил запахи паленых перьев и бульона из свежей дичи.

Подкладывая в костер сухие сосновые ветки, Знаур с интересом наблюдал за Мехти. После вечерней молитвы тот долго глядел на «кыблу» — в сторону, где, по его мнению, находилась святая Мекка, а потом тихо и протяжно запел. Глаза курда сузились, длинное коричневое лицо словно окаменело. Знаур не понимал слов, но чувствовал, что песня исполнена тоски по далекой родине. Не зря Мехти так печально смотрел на перевал, за которым где-то далеко-далеко начинался Курдистан.

Когда песня оборвалась, к Мехти подошел Стрэнкл и сказал ему несколько слов по-арабски. Курд кивнул на перевал, вздохнул, горестно покачал головой.

«О чем это они?» — подумал Знаур.

Иностранец достал из кармана брюк блестящую желтую монету и, поиграв ею на ладони, бросил к ногам Мехти. Тот заулыбался, под черной тесьмой усов показался желтый клык.

«За что он дал ему деньги?» — удивился юноша.

…Чуть свет Стрэнкл и Знаур отправились вверх по ущелью. Мальчик шел впереди, неся лопату, кирку и пустой мешок для травы. Изредка оглядывался, не отстал ли господин. Вот уже скрылась за пригорком высокая мачта, на которой был укреплен белый шелковый флаг с красным крестом и полумесяцем — эмблемой, которая служила надежным подтверждением вполне миролюбивых помыслов иностранной миссии.

Горная тропа змеилась вверх по крутому отрогу перевала. Мальчик хорошо знал места. Не раз ходил он здесь на летнее пастбище, носил из Фидара чурек и соль для Дадо, Кости Коняхина и других пастухов.

Знаур оглянулся. Чужестранец немного отстал. Он нес на плече плоский металлический ящик.

— Далеко еще, малыш? — спросил, переводя дух.

— Столько же, господин. Нужно пройти к тому месту, где начинается ущелье…

Стрэнкл глянул на хронометр и на стрелку компаса, прикрепленного к тонкому кожаному планшету. За прозрачной крышкой белела какая-то схема.

— Придется поработать сегодня.

— Рвать траву на лекарство?

— Трава — пустяки. Надо суметь выкопать индийский корень «тха» так, чтобы не оторвать самого начала его, тонкого, как паутинка. Дело кропотливое и требует спокойной обстановки.

— Разве есть такой корень в Осетии?

— У самой башни. Там его обнаружил знаменитый бельгийский путешественник Кинг. Ну, идем!

Вдруг откуда-то издалека Знаур услышал песню курда Мехти. «Видно, мистер приказал своему телохранителю быть поблизости», — сообразил мальчик.

Знаур шел быстро и легко. Вот уже из-за маленького зеленого пригорка показались развалины старой родовой башни. Напрямик — совсем близко, но пройти к башне можно лишь преодолев две ущелины, сплошь увитые колючим кустарником. Мистер Стрэнкл то и дело ругался по-английски.

Снова почудилось, что поет Мехти. Знаур прислушался, и до него явственно донеслись слова припева: «Далай, далай, былкылай…» Мальчик вспомнил, как вечером Стрэнкл разговаривал с Мехти на его — курдском — языке.