Борис Шелепов - Их было трое

— Никакой там ячейки нет, — возразил Костин голос.

— Нет? Значит, ушла на фронт. Ничем помочь не могу.

— Как же быть нам? В добровольцы не принимают, если не записался в молодежный союз…

Знаур подошел ближе и уже ясно различал говоривших. В одном из них узнал своего друга. Костя обращался к бледнолицему человеку в бронзовых очках, говорил запальчиво, каждое слово подкрепляя жестами. Загнутый вверх усыпанный красными веснушками нос от натуги покрылся испариной. Над озабоченно сморщенным лбом торчал рыжий чубчик.

Рядом с Костей стоял какой-то черномазый мальчуган в залатанном коричневом чекмене.

— Позвольте. — сказал очкастый. — А сколько вам, собственно, лет?

— Шестнадцать с половиной, и Ахметке шестнадцатый, хотя он ростом маленький.

— Вот видите! — развел руками завдел. — Какой чудак примет вас в Красную Армию в таком нежном возрасте! Не понимаю, зачем вы только отрываете людей от работы! — и он направился к своему кабинету.

— Пойдем, Ахметка, в призывную комиссию! Раз твой дядя красный командир, а мой отец погиб за свободу на фронте, значит, нас возьмут. Для нормальности скажем, что никакого Комсоюза здесь не было и нет. Один только индюк с печатью сидит.

— Давайте без оскорблений, товарищ! — послышался из-за приоткрытой двери металлический тенор. Дверь распахнулась и худощавый молодой человек в очках подошел к ребятам. Он улыбнулся и, как будто сбросив с себя маску официального достоинства, заговорил просто, душевно.

— Вот что, ребята. Хотя, по-вашему, я «индюк с печатью», но вижу, что вы пролетарские ребята и рветесь в бой. Могу вам дать совет: поезжайте «зайцами» в Ессентуки, разыщите штаб красной Южно-Осетинской бригады и скажите, что вы — добровольцы сверх разверстки. У них там, говорят, есть целая учебная рота воспитанников-подростков.

Подумав, завдел добавил:

— Только вот что. Нужно захватить с собой удостоверения из сельсовета — кто вы такие и сколько классов окончили. Иначе вас по дороге зафиксируют.

— Как «зафиксируют»! — Костя удивленно вскинул красные крылышки бровей.

— Свяжут. Это медицинский термин.

Ахметка испуганно смотрел на завдела и часто хлопал длинными ресницами.

Знаур подошел к Косте и тихо толкнул его в бок.

— А вы по какому делу, товарищ? — спросил завдел.

Все обернулись в сторону Знаура.

— Я тоже хочу ехать в Красную Армию…

— Знаур? Откуда ты свалился! — рванулся Костя к своему другу.

— Приехал… Пришел. К тебе. Дядя Саладдин умер…

— Красота! — воскликнул Костя и, повернувшись к завделу, пояснил: — Теперь он тоже сирота — ни матери, ни отца, ни дяди. Сам он — пастух.

— Понятно. Кройте втроем, веселее будет! — и, чуть понизив голос, завдел сказал: — Я и сам, ребята, скоро приеду туда, в район боевых действий. Не могу оставаться среди этих бумаг.

На прощанье очкастый посоветовал ехать через Владикавказ и устроиться на каком-нибудь эшелоне, следующем прямо в Ессентуки.

— Лучше всего — с фуражом. И людей нет, и спать мягко.

Когда распрощались и вышли из окружкома РКСМ, красный от возбуждения Костя, не сдерживая счастливый смех, сказал:

— Ей-богу, свой парень. Едем, ребята? У тебя что в мешке, Знаур? Закусить бы для нормальности.

Костя аккуратно заправил видавшую виды отцовскую гимнастерку в залатанные красноармейские штаны, крепко затянул тонкий потрескавшийся ремень.

— А в животе марш играет. Как сбежали с Ахметкой из детдома, один раз только поели сухарей…

Знаур предложил уничтожить пироги. Ребята поели на берегу реки. Мешок Знаура заметно полегчал. Не теряя времени, собрались идти в поход.

Друзьям нужно было сделать крюк в пути, побывать в Фидаре — получить документы в сельском Совете.

Только как быть с Ахметкои? Сам он из ингушского аула Назрань, далеко за Владикавказом, в направлении Грозного. Да в родном ауле никого близких у Ахметки нет. Отец и мать умерли. В детский дом Ахметка попал случайно. В поисках Южно-Осетинской красной бригады, где, по слухам, служил его дядя Абдулла Арсланов, Ахмет пришел во Владикавказ. Ночевал на вокзале. Патрули разбудили его, доставили в приемник, откуда утром отправили в селение Христиановское — подальше от городского тифа в только что созданный детдом. Тут-то Ахметка и подружился с Костей Коняхиным.

Из-за беспорядков и частых перебоев с продовольствием детдом скоро перестал существовать. Куда идти? — На фронт. Так, по крайней мере, решили Костя и Ахмет.

Костя сосредоточенно морщил веснушчатый лоб.

— Где бы раздобыть бутыль хорошей араки? — спросил он.

— Зачем? Пить?.. — удивился Знаур.

— Для писаря Микитенко. Так, за один бужныг [30] Бужныг (осет.) — спасибо. , он не будет писать справку Ахметке. А за бутыль араки Микитенко самому черту выпишет церковную метрику о рождении…

— Достанем. Но мне придется вернуться домой, — сказал Знаур.

— Надо бистро уходить! Клянусь! — тревожно проговорил молчавший все это время Ахмет. — Нас будут скоро ловить, как собачьих щенков…

— Верно. Идемте, ребята! — заторопил Костя друзей.

Знауру тоже передалось это чувство — скорей, скорей уходить, хотя он знал, что искать его теперь уже некому.

Как хорошо, что он встретил друзей!

В большой комнате за столом сидели какие-то старые женщины в траурных одеждах и полушепотом вели разговор о приношениях в дом по случаю тяжелой утраты. Все приношения делались натурой — несли кур, гусей, индюков, бессчетное количество пирогов, яиц, кругов сыра…

Знаур объяснил какой-то дальней родственнице Саладдина, что, по совету покойного, едет в город учиться, и ему необходимо взять с собой побольше еды. Через несколько минут целый мешок с провизией стоял у порога. Об араке Знаур позаботился сам. Женщины были увлечены разговором, чем-то озабочены, и совсем не обращали на него внимания. Никто из них, вероятно, не заметил отсутствия мальчика почти двое суток.

Подхватив мешок и баллон с аракой, Знаур направился было к друзьям, ожидавшим в саду, возле сельского Совета. У ворот его нагнала шустрая сгорбившаяся старушка с белыми взлохмаченными волосами и неприятно розовым цветом лица. Таинственно прошамкала.

— Не попадайся, Знаур, на глаза колдунье Хадзигуа. Вчера она целый день рыскала по селу. Хочет забрать тебя в лес, негодная…

— Меня? В лес?

— С ума спятила одноглазая, называет тебя родным сыном. Берегись, лаппу [31] Лаппу (осет.) — парень, мальчик. , что-то недоброе она затеяла. Помни, что ты вырос в самом богатом доме Фидара. Гони прочь одноглазую ведьму!

Отвязавшись от старухи, Знаур поспешил к друзьям. Но слова ее вызвали в душе беспокойство.

Был вечер, когда все трое направились в дом сельского писаря Онуфрия Емельяновича Микитенко. Костя уверял, что в этот час писарь уже сидит в ожидании «клиентов», принимает частные заказы на составление жалоб, прошений, писем в лазареты и Красную Армию. Так было заведено еще при царе, так осталось и теперь.