Борис Шелепов - Их было трое

Возле большого кирпичного дома, где живет старый Саладдин, стоит дородная няня и держит за руку трехлетнего мальчика, Знаура.

— Куда бежит тетя? — спрашивает ребенок.

— В лес, в гости к лешему, она колдунья, — следует ответ, и мальчик испуганно прячется за юбку няни, не ведая, что «колдунья» его родная мать.

Одиннадцать весен прошло с той памятной весны. Отгремел девятнадцатый год. В горах Осетии установилась власть Советов. Кубатиевы сгинули где-то в белой армии. Только Сафар был за границей не то в Сирии не то в Иране — по-разному говорили, да старик Саладдин остался в родном селе. Знаур по-прежнему жил у Саладдина. Шел ему четырнадцатый год.

Все богатство дяди Саладдина теперь заключалось в кирпичном доме, в небольшом стаде овец, запрятанном в горах, да, может быть, в золотой кубышке, о которой ходили таинственные слухи задолго до начала гражданской войны.

Знаур вместе со своим школьным товарищем, русским мальчиком-сиротой Костей Коняхиным целыми неделями пропадал на пастбище, недалеко от сторожки лесника. Друзья пасли сельский табун жеребят, которые возрастом еще не подошли для сдачи в Красную Армию. Были здесь и овцы, принадлежащие Саладдину, — при них-то и находился Знаур.

Часто вечерами подсаживалась к пастушьему костру лекарка Хадзи и просиживала с ребятами долгие часы, рассказывая самые интересные истории о нартах — мифических предках осетин. Юные пастухи привязались к Хадзи и удивлялись, как могли до сих пор бояться ее.

Хадзигуа тайно бросала на Знаура трепетные взгляды, полные материнской любви. Открыться ему она могла лишь в тот день, когда Знаур станет самостоятельным человеком и кончится над ним власть старого Саладдина.

В доме старика жила Цеж, жена пропавшего за границей Сафара Кубатиева. Прежде в глазах Хадзигуа она была злой соперницей, самой счастливой женщиной на свете. Теперь Цеж лежала в пустой комнате в женской половине дома беспомощная, больная. Дряхлая старушка, родственница Саладдина, кое-как присматривала за ней. Без всякого зла на сердце заходила Хадзи в комнату больной.

— Потерпи, дорогая Цеж, — говорила лекарка. — Нужно найти кошачью лапу или крестовник. Буря стихла, пойду на поиски…

Опытная лекарка знала, где нужно искать целебные цветы и корни.

Зашла в редколесье и остановилась возле стройного клена. Покачиваются шатровые кроны ореховых деревьев. У их подножья цветут, распространяя тонкий аромат, низкие лохи. Хадзи наклонилась. Между лохами притаились паутинистые стебли с черными зубчатыми листочками. «Вот он, — прошептала радостно Хадзи, — горный крестовник. Он остановит кровь в груди несчастной Цеж».

С полной корзиной целебных трав подходит она к роднику. На бережке маленького прозрачного водоема растет одинокая ива с тонкими свисающими ветвями, покрытыми серо-зеленой листвой.

Хадзигуа опустилась рядом с ивой, запечалилась. Видимо, вспомнила весну своей жизни — весну без солнышка.

Прошла неделя, как душа почтенного Саладдина волею всевышнего переселилась в лучший мир. Тризна и погребение были устроены по шариату [21] Шариат — свод мусульманских законов и обычаев. , хотя старик числился христианином. После второго приступа паралича он сам распорядился о похоронах.

Еще теплое тело Саладдина укутали в белый саван, отнесли на кладбище и уложили в глубокую земляную нишу — головой к святой Мекке.

Аллах и пророк его Магомет не поощряли пьянства, осетинские мусульмане все-таки делали маленькое исключение из корана — пили араку на поминках, а потом усердно замаливали этот грех и одаряли сельского муллу, чтобы не гневался за невинную слабость правоверных.

Знаур не знал, что ему делать здесь, среди чужих людей, в опустевшем доме Кубатиевых, и он — сам себе теперь хозяин — решил отправиться в селение Христиановское, надеясь разыскать Костю Коняхина и переехавших туда друзей по школе, братьев Кудзиго и Кудзи. Ушел и не оглянулся на дом, в котором прошли годы его детства.

Хотя Саладдин в минуты доброго настроения говорил ему «сын мой» и гордился тем, что приписал приемыша к знатной фамилии Кубатиевых, но на Знаура смотрели с некоторым презрением. «Кавдасард» — рожденный в хлеву [22] Кавдасард (осет.) — так назывались люди низшего сословия, дети феодала от незаконной жены. — не раз доходило до чуткого слуха ребенка.

После 1918 года, когда к власти пришли Советы, старик обратил все свое властолюбие на сына — единственного в доме работника. Батраки ушли. Лютую злобу на «захватчиков»-большевиков старейший из дигорских баделят [23] Баделята (осет.) — помещики-феодалы в западной части Осетии — Дигории. изливал молча, кулаками, и сыпались они на спину «кавдасарда». Никто не смел сказать выжившему из ума старику, что он рубит сук, на котором сидит. Только перед самой смертью Саладдин подобрел, позвал свою дальнюю родственницу Ханифу и проскрежетал: «Возьми, старая змея, ключ под моей подушкой, достань из сундука парадную черкеску, шелковый курат, шапку и пояс. Отдай все это Знауру, моему приемному сыну. Пусть он в этой одежде придет ко мне. Да пригласи муллу Ибрагима. Конец мой наступает. Аллах всемогущий да простит мои прегрешения…»

Теперь Знаур шел, как на праздник, навстречу новой неведомой жизни, нарядная черкеска облегала крепкий юношеский стан, украшенный поясом в кубачинском серебре. Белый длинный мех папахи спускался на высокий загорелый лоб. Глаза — две темные виноградины. Нос — прямой, тонкий, немного расширяющийся к ноздрям. Впереди показался отрог Кабардино-Сунженского хребта. Где-то западнее он становился естественной границей между Северной Осетией и Кабардой.

Мысли Знаура то переносили его к друзьям, то возвращали домой. «Приеду к Косте и Кудзиго, скажу: теперь я вольный джигит. Дяди Саладдина нет. Могу вместе с вами ехать во Владикавказ учиться…» Дорогой он вспомнил о тетушке Хадзигуа. «Надо бы зайти к ней проститься, она, как всегда, угостила б холодным козьим молоком…» Знаур тут же устыдился — достойно ли это молодого джигита?

Христиановское — большое осетинское селение — центр Дигорского округа. Здесь был открыт приют для детей погибших красноармейцев. Туда попали и друзья Знаура.

Сперва Знаур решил искать ребят на речке. Кто в такую погоду будет сидеть дома! Но на берегу прыгала мелюзга — ни одного подростка. Направился к дедушке дружка Кудзиго.

На крыльцо вышел дед Умар Гапбоев. Оказалось, Кудзиго и Кудзи сбежали на войну. С первой партией молодых добровольцев уехали на станцию Дарг-Кох, а оттуда — неизвестно куда. Ветеран Шипки и георгиевский кавалер, дед хорошо разбирался в военных делах.