Борис Шелепов - Их было трое

— Еще понаблюдаем денька два, а потом уж сообщим в чека, — ответил Габо.

Мистер Стрэнкл вот уже второй вечер выходил на прогулку и брал с собой Знаура. По-видимому, «несмышленый казачок», каким казался Знаур иностранцу, вполне того устраивал. Знауру, в свою очередь, открывалась счастливая возможность встретить кого-нибудь из друзей, если они еще не покинули Владикавказ.

Казачок шел на почтительном расстоянии позади Стрэнкла, нес его плащ или стек, а иногда шкатулку с сигарами. Мистеру Стрэнклу, видимо, был по душе такой порядок шествия. Иногда чужестранец велел ему расспросить о чем-нибудь горцев на их родном языке, если они плохо понимали по-русски.

Как-то под вечер мистер Стрэнкл долго блуждал по Осетинской слободке, потом рассматривал на кладбище памятники — каменные столбы с надписями на незнакомом языке. На некоторых обелисках были укреплены маленькие, вырезанные из жести, лошадки.

— Почему здесь лошадь, а там нет никакой лошадь? — с любопытством спросил Стрэнкл.

— Конь украшает тот камень, под которым лежит джигит, погибший в бою, — пояснил Знаур. — А без лошадей — кто просто так умер.

— Любопытно. Я обязательно буду записывать в блокнот эту деталь.

Рядом с кладбищем стоял большой кирпичный особняк с железными воротами. Мистер Стрэнкл остановился, взглянув на хронометр, затем на Знаура, недовольно поморщился, словно придумывая, куда отослать казачка.

— Возвращайся домой, — сказал он наконец.

— Слушаюсь, сэр.

— Мне нужно, э-э… встретиться с одной пикантной дамой. Свидание. Ты уже большой малый. Понимаешь?

— Понимаю, сэр.

Мистер Стрэнкл направился к кирпичному дому.

«Да ведь это дом дедушки Дзиаппа, к которому я собирался идти с Костей и Ахметкой, — удивился Знаур. — Здесь мы гостили с дядей Саладдином три года назад. Никакой «дамы» там не было раньше.

По какому делу мистер пошел в дом Дзиаппа? Почему он сказал неправду?.. Мать Хадзигуа не раз говорила у пастушьего костра: «Неправда — спутница злых людей…»

Знаур остался за каменной оградой кладбища, раздумывая, как бы попасть в дом, не вызвав подозрений у Стрэнкла.

Старый Дзиаппа был недоволен гостями. Их вполне можно принять за абреков с большой дороги. Чем-то они еще напоминали и беглых деникинцев, выползших из смрадных пещер, чтобы узнать, можно ли на люди показаться. Может быть, они фальшивомонетчики — кто знает? Никто из них не поприветствовал хозяина по старым добрым обычаям — не снял почтительно шапку и не потупил взора, как подобает младшему. Через двор проходили с опаской, бросая тревожные взгляды на железный засов калитки — прочен ли? — и на каменные стены — высоки ли? А этот одноглазый урышаг в мешковатом костюме и с золотым портсигаром в кармане, войдя в хадзар, поинтересовался, выходят ли окна соседней комнаты в сад, граничащий с осетинским кладбищем. Получив утвердительный ответ, одноглазый облегченно вздохнул, а потом брезгливо сбросил с себя помятый пиджак. Перед ним почему-то все встали, кроме рыжего сборщика лекарственных трав, который продолжал сидеть с независимым видом в высоком кресле самого Дзиаппа и курил так, что дохнуть нельзя было, не поперхнувшись.

Сын старого Дзиаппа, Амурхан, ничего вразумительного не сказал отцу, кроме того что среди прочих будут «высокие гости», добрые вестники грядущих перемен в жизни, что встречать нужно всех одинаково радушно, не глядя, кто во что одет.

О каких переменах в жизни говорил Амурхан? Кажется, все уже пошло прахом — и мельница в Ардоне, и лесопилка в Алагире, не говоря о дальних приисках на Лабе. Из всех наследственных и им самим нажитых домов остался только вот этот каменный особняк на Осетинской слободке.

Хорошо, что сын Амурхан служит красным директором окружной конторы лесничества, что не попал он вместе со старшим братом, Мисостом, в Добровольческую армию. Был бы и он теперь на чужбине, в Константинополе, а может быть, сложил бы голову в этой абреческой орде, именуемой регулярной «дикой» дивизией Добрармии.

«Эх, Мисост, Мисост, — думает Дзиаппа, сидя возле летней кухни на дубовом стуле. — Жив ли ты, мой орел? Был бы ты теперь полковником генерального штаба, если б не великий ураган в России. Куда привела тебя дорога войны?..»

Чуяло отцовское сердце, что все это кончится плохо. Правду говорил отставной генерал Хоранов, что офицеры затеяли опасную картежную игру, где их собственные головы котируются на медную монету. В одном только Дзиаппа не мог согласиться с его превосходительством. Хоранов утверждал, что время все поставит на свои места, нужно только уметь ждать. Чудак! Чего мог еще ждать генерал в возрасте восьмидесяти лет? Другое дело — Дзиаппа. Он моложе на добрых двадцать лет, его двоюродный брат Муртуз служит муллой в одной из прекрасных мечетей Тегерана. Вот и уехать бы туда с сыновьями. Но Хоранов утверждал, что так поступают лишь отступники, продажные шкуры. А не продался ли сам его превосходительство большевикам, получив от них охранную грамоту за то, что дал благородное слово не поднимать руку на молодую Советскую власть? Да, этот умрет спокойно. А ведь был когда-то сорви-голова, герой Шипки, портреты его печатались в русских и болгарских журналах…

Начинало смеркаться. Столовую гору обволокли рваные тучи. В долину Терека спустился густой туман, предвещая непогоду. Дзиаппа хотел войти в дом, да вспомнил слова Амурхана: «Будь, отец, неотлучно возле ворот, смотри, чтобы не пожаловали незваные…»

Сам Амурхан находился с гостями. Женщины еще с утра были отосланы к родственникам на Курскую слободку.

«Посмотреть, не идет ли кто», — подумал старик. Медленно подошел к железным воротам, поглядел в круглое отверстие, вытянув свою изрубленную морщинами шею, словно готовящийся к прыжку петух. В бледно-голубых выцветших глазах сверкнуло удивление: у забора кладбища показался подросток в белой черкеске. Не спеша старик открыл тяжелый засов.

— Эй, лаппу, подойди сюда!

Через две-три минуты беседы выяснилось, что старик и парень — родственники. Дзиаппа не стал спрашивать, зачем Знаур пришел на кладбище, где остановился в городе и т. д. Не стал он и рассказывать о том, как недели две назад сюда приходили какие-то нищие мальчишки — ингушонок и русский — и как он всыпал им нагайкой.

Старик пригласил Знаура как родственника в дом: таков обычай.

— Только вот что, лаппу, — предупредил он. — У моего сына сегодня важные гости. Ты сиди тихо на кухне, а я тебя буду угощать. Так ты говоришь, умер Саладдин? Царство ему небесное да уготовано в райских садах…

Проводив юного гостя на кухню, Дзиаппа угостил его сыром и чуреком.

Знаур сидел на корточках возле железной печки, подкладывая в огонь сухие хворостинки. Скачущие блики огня освещали не по-детски задумчивое лицо с большими темными глазами.