Борис Шелепов - Их было трое

По данным разведки в Сафонихе находился штаб 78-й немецко-фашистской дивизии, с которой казаки уже имели дело четыре месяца назад — на Духовщине, в Смоленском лесу.

Старый оберст ворчал:

— Очень паршивый зима. — Обернувшись к новому адъютанту, пожаловался: — Штраус дал мне сорок танков и говорит: «Уничтожьте казаков!» Чем? Не танки, а черт знает что! Надо принимать срочные меры.

…Никаких мер полковник Готцендорф не успел принять. Части 20-й кавдивизии ворвались в Денисиху. Оберст успел выехать из Сафонихи в бронеавтомобиле под охраной нескольких танков — «на последующий командный пункт».

На большаке оказалась крупная колонна мотопехоты и танков. Без всякого приказа они ринулись на север. Готцендорфу ничего не оставалось, как влиться в поток и плыть, куда вынесет.

В бронеавтомобиле было тепло, но тесно. Острый запах бензина щекотал ноздри. Оберст морщился.

Машина часто буксовала. Идущие впереди танки скрывались в снежном буране.

Из маленького репродуктора послышались отрывистые, нервные возгласы водителя: «Герр оберст… Впереди русский танк… наводит пушку… Вылезайте…»

Готцендорф последним выбрался из автомобиля. Беспокойно оглянулся по сторонам: ни адъютанта, ни экипажа. Из люка советского танка выпрыгнул человек в комбинезоне. Справа и слева на большак выбегали солдаты с карабинами и автоматами.

Оберст поднес «вальтер» к виску, но опоздал — сильный удар в спину сбил его с ног.

— Колесников, сюда! — крикнул Ахсаров. — Быстрей его — в мой танк! Тут недалеко КП дивизии… Герр оберст попал в казакам 3-й гвардейской и 20-й кавдивизии.

С трудом казаки впихнули неуклюжего полковника в люк.

— Шуба дюже богатая, — приговаривал троицкий казак Колесников. — Должно, генерал: белые усищи…

С юга доносились глухие хлопки танковых пушек. В ту же сторону двигались всадники.

…К рассвету на много километров вытянулись по большаку снежные холмы, под которыми скрывались автомобили, танки, бронетранспортеры, кряжистые шкодовские пушки, низенькие офицерские «оппели», привязанные тросами к грузовикам. Все замерло.

Из небольшого сугроба белой иглой поднимался ствол зенитки. Колесников повесил на него стальной шлем, соорудив недолговременный памятник завоевателям, что покоились под снежным покровом.

У Дядьковской переправы капитан Ахсаров повел в атаку танковый десант автоматчиков и был тяжело ранен в грудь. Солдаты вынесли любимого командира с поля боя и отправили в медсанбат.

Тонко пели полозья крестьянских розвальней. Энвер открыл глаза. Серое, как оловянное блюдо, небо было спокойно. Санки неслись быстро, словно под гору. Пахло теплой шерстью коня, свежим снегом и ломаным сосняком. Грудь теснило. Хотел глубоко вздохнуть, но что-то забулькало внутри. Снова закрыл глаза.

Вечером 20 декабря в белую палатку медсанбата вошел комиссар дивизии Обручев, статный, моложавый офицер со светлыми вьющимися волосами и тяжелым взглядом.

— Спит? — спросил он врача.

— Да. Пуля прошла в нескольких миллиметрах от сердца. Вот посмотрите документы Ахсарова. Может быть, чего не хватает…

Комиссар присел на складном стуле, держа в руках простреленный партийный билет Энвера. С трудом перелистал серо-зеленые странички, склеенные запекшейся кровью. Пуля пробила нижний угол, у самого переплета.

— Заменять не будем, — как бы про себя сказал Обручев. Он бережно завернул билет в чистый лист бумаги.

Ахсаров проснулся. Долго смотрел на комиссара, пока узнал его. Глаза застилал какой-то розоватый туман.

— Как себя чувствуете?

— Хорошо… Только дышать трудно… Что рассказал пленный?

— Все решительно. В Москву его отправили. Командир корпуса Плиев представил вас к большой награде.

— А Доватор где?

— Убит. Вчера на берегу Рузы.

Ахсаров молчал. Молчал и комиссар.

— Кажется, без сознания… — тихо сказал врач и взглянул на часы. Обручев понял намек, поднялся. Доктор проводил его.

Выйдя из палатки, спросил комиссар:

— Будет жить?

— Да. Будет жить Ахсаров, — и врач устало направился в палатку.

Прошли дни госпиталя — серые, однообразные, как застиранные халаты санитаров.

По дороге в Действующую армию, в теплушках, на вокзалах и продпунктах Энвер присматривался к погонам и петлицам воинов, не встретит ли кого из своей школы? Только в отделе кадров фронта довелось встретить человека из 2-го гвардейского — младшего лейтенанта Ефима Колесникова. Поговорили. Оказывается, Колесников только что окончил школу младших лейтенантов, куда был послан примерно в то же время, когда Энвер попал в госпиталь. Теперь возвращался в свою часть.

Младший лейтенант отвечал на вопросы четко, лаконично, видно, школа наложила свой отпечаток.

— Плиев? Он уехал от нас. Командует другим корпусом, на Дону.

— Почему уехал?

— С Власовым [49] Бывший советский генерал А. А. Власов, изменник родины, впоследствии осужден и повешен. схватился. Слышали, конечно, предатель. Исса Александрович еще тогда раскусил его. Говорил открыто: «Или Власов круглый идиот, или работает на немцев». Подхалимы донесли. Власов пожаловался Сталину. Пришлось Плиеву принять другой корпус. Хорошо, еще так. Могло быть хуже…

— А где Кцоев?

— Где-то на первом Белорусском. Полком командует.

Пожелали друг другу доброго пути. Расстались. Ахсаров как танкист обязан был явиться в распоряжение отдела кадров своего рода войск. Получить назначение к генералу Плиеву невозможно — он находился на другом фронте. Кочевать с фронта на фронт офицер не имел никакого права.

Майору Ахсарову исполнилось двадцать шесть лет, когда его назначили командиром танково-десантного полка. Полюбили десантники молодого командира за храбрость и заботу о воинах.

Под Харьковом, у небольшого хутора, в заброшенном саду, стояли гвардейские танки. Теплый февральский ветер пошевеливал голые ветви. Снег осел, покрылся слюдяной корочкой. Весна приближалась.

Для партийного собрания перед боем не было времени. Произошла короткая перекличка членов партии. Ахсаров говорил о главном — быстроте и внезапности удара. Только так можно выбить врага из города.

— Готовы ли вы к штурму? — спрашивал Энвер.

— Готовы!

— Освободим прекрасный город Украины Харьков от фашистской нечисти?

— Освободим!

— Оправдаем великое доверие партии?

— Оправдаем!

Были тут и беспартийные. Они подняли руки с заявлениями о вступлении в ряды Коммунистической партии. Заместитель командира полка по политчасти майор Аносов отвечал сразу всем:

— Прием оформим в Харькове, а кто погибнет, будем считать коммунистом.