Борис Костюковский - И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

Дзержинский внимательно слушает Якова Михайловича. Голос, покоряющий свердловский голос, всё тот же, точно ничего не случилось. А ведь случилось... Только представить себе: Прибалтика, Белоруссия... И Белосток. И его родное Дзержиново. Всё, всё немцам... Он никогда не полагал, что эти названия так похожи на свист и разрывы снарядов — «Ка-а-рс», «Ар-р-р-даг-а-ан», «Бат-у-ум»... Феликс Эдмундович вскочил, прошёлся по комнате и снова сел. Никто не остановил его, не пытался успокоить. Только Ленин переглянулся со Свердловым. А тот, склонив голову:

— По требованию немцев условия должны быть приняты в течение сорока восьми часов.

И объявил:

— Слово имеет товарищ Ленин.

Владимир Ильич провёл ладонью по лицу, точно снял с него что-то лишнее, ненужное. Задумчивость, усталость? Может быть, и так...

— Товарищи! — начал он. — Мы вынуждены пройти через тяжкий мир. Мы примемся готовить серьёзную революционную армию не фразами и возгласами, а организационной работой, делом. Политика революционной фразы окончена. Если эта политика будет теперь продолжаться, то я выхожу из правительства и из ЦК.

Свердлов не в силах был сдержать разбушевавшиеся страсти присутствующих. Слова «ультиматум», «революционная война», «позор» звучали то из одного угла комнаты, то из другого. Некоторые члены ЦК вскакивали с мест, размахивая руками.

Наконец Свердлов постучал карандашом и тем тихим, властным голосом, который действовал сильнее, чем окрик, сказал:

— Товарищи, следовало бы экономить время, а не устраивать здесь свалку. Не место и не время. Давайте уж по-деловому выслушаем товарищей.

Дзержинский тяжело, угрюмо молчит. Взволнован всегда спокойный и уравновешенный Урицкий. Он говорит:

— А я считаю, что, подписывая договор, мы бы вынесли уже сегодня смертный приговор не только себе, но и Советской власти. Да, да, немедленно, сегодня же мы стали бы живыми трупами!

Ломов-Оппоков бросает такие слова:

— Неслыханное вы предлагаете, Владимир Ильич! Я отказываюсь понимать.

Свердлов снова берёт слово и полностью поддерживает Владимира Ильича.

Времени для ответа оставалось всё меньше и меньше — Яков Михайлович уже физически ощущал, как оно уходит, как отстукивают часы неумолимые секунды. Пожалуй, только в тех памятных октябрьских заседаниях ЦК, когда решался вопрос о вооружённом восстании, он вот так же волновался.

— Кто за то, чтобы немедленно подписать мир? — спрашивает Свердлов.

И первым поднял руку за предложение Ленина.

— Кто против?

Ну конечно же, как и следовало ожидать, Бухарин, Ломов. Кто ещё? Бубнов, Урицкий... Эх, как тебя занесло нынче, друг Урицкий!

— А Феликс?

— Воздержусь, — отвечает Дзержинский, крепко сцепив пальцы худых рук. Он не поднимает глаз и, когда Свердлов объявляет заседание закрытым, резко встаёт из-за стола, выходит из комнаты, не сказав ни слова.

Только в три часа ночи началось заседание ВЦИК. Свердлову и Аванесову удалось всё же собрать девяносто шесть большевиков.

— Сколько левых эсеров? — после утреннего заседания спросил Владимир Ильич.

— Девяносто три, — ответил Свердлов.

— М-да, а ведь ещё меньшевики, — покачал головой Ленин.

— Наши ещё должны подойти...

— Яков Михайлович, я очень вас прошу, всё что можно, даже всё, что немыслимо в другое время... Люди к ночи возвращаются домой. Поднимайте с постелей, мобилизуйте весь аппарат ВЦИКа, всех членов ЦК, каждого, кто может быть полезен в таком деле. Это невероятно важно...

За окном мела метель. Яков Михайлович подошёл к мрачному стеклу — и ему показалось, что там, за окном, не так уж темно. Белые полосы снега медленно кружились вокруг уличного фонаря, а под самым фонарём стоял матрос с перекрещёнными патронными лентами, с винтовкой в руках. «Франт, — подумал Яков Михайлович о моряке. — Холодно, а с бескозыркой не расстаётся. Небось уши отморозил. Кто-то идёт... Наверно, Варлам Александрович. Ах, как хорошо выйти хоть на несколько минут! А что? Это идея...»

Свердлов выбегает без пальто и без шапки, и сразу же набрасывается на него снежная круговерть. Он вдыхает свежий воздух вместе с этими пушинками, летящими в этой северной темноте петроградской ночи.

— Простынете, товарищ. Холодно ведь, — сочувственно говорит матрос.

«Волжанин. Может, нижегородец... Ишь, как окает».

— Спасибо. Устал.

— Известно дело. Про Советскую власть решается — быть ей или не быть.

«Ишь, Гамлет, — быть или не быть. А ведь он прав, ничего не скажешь».

— Яков Михайлович, что вы, что вы...

Это Аванесов.

— Ничего, ничего, Варлам Александрович. Всё в порядке.

И — к матросу:

— Вы сказали, товарищ: быть или не быть? Быть! Обязательно быть!

И далось же ему это слово. Никак не мог от него избавиться, и когда открывал заседание ВЦИК, и когда предложил дать докладчику от Совета Народных Комиссаров товарищу Ленину 15 минут, ораторам от фракций — по 10.

В связи с тем что времени всё меньше и меньше...

В связи с чрезвычайными обстоятельствами...

«Быть!»

И вот говорит Ленин — как всё просто и убедительно, как всё ясно и неизбежно. Неужели с этим можно не согласиться?

Дзержинский... Он сидит, скрестив руки на груди, — на лице уже нет утренней мрачности.

Свердлову передают записку. Это от Аванесова: большевиков— 126. Молодец, Варлам...

А Ленин продолжает:

— После 25 октября мы стали оборонцами, мы за защиту Отечества...

Твёрдая, исполненная логики и достоинства речь Владимира Ильича несколько успокоила Свердлова.

На трибуну один за другим поднимались руководители фракций. Юлий Мартов призывает умереть, как умерла Парижская коммуна. Трясёт своей красивой шевелюрой анархист Ге, грозит проклятьем народа правый эсер Лихач. Свердлов ожидал выступления представителя левых эсеров — ведь когда речь шла о первом ультиматуме немцев, левые эсеры голосовали за Ленина.

И вот от них — Камков. Он подавлен и печален. Глухо говорит о том, что ВЦИК не вправе поступаться революционной честью и достоинством и что гнев и возмущение, вызванные условиями немцев, падут на головы тех, кто подпишет такой гибельный для страны договор.

Но что бы они ни говорили, было ясно: никто — ни меньшевики, ни левые эсеры не взяли бы на себя сейчас ответственности за судьбу России.

Уже на рассвете Свердлов объявил итоги голосования: за мир — 116 человек, против — 85. 26 членов ВЦИК воздержались.

Это победа. Осталась жить Советская власть! Выстояла против революционной фразы в эту долгую, нескончаемо долгую ночь с 23 на 24 февраля.

Нет, борьба ещё не закончилась, она ещё будет продолжаться на седьмом съезде партии, явно и скрытно, но в эту ночь Ленин получил право подписать постановление Совета Народных Комиссаров о принятии германских условий мира.