Владимир Москалев - Королева Бланка

Тибо с горечью думал о том, сколь долго и безнадежно он блуждал во тьме, не видя света и полный решимости карать… Кого же? Его возлюбленную! Его королеву! А потом Бильжо. Он мечтал его убить. Выходит, он, подобно Потифару, вознамерился покарать безвинного Иосифа, которого пыталась соблазнить его жена [18] Библейский сюжет. Жена египетского царедворца Потифара Пентефрия пыталась соблазнить Иосифа, сына Иакова. Потерпев неудачу, она оклеветала юношу, и его бросили в темницу. «Целомудренный (безвинный) Иосиф» – крылатое выражение. ? А Агнесса? Ее, подобно Сусанне [19] Сусанна – по библейскому мифу, целомудренная красавица, ложно обвиненная в распутстве; ей удалось одержать верх над клеветниками. , оклеветали, выставив как развратницу! И он чуть было не сделал ошибку, едва ли не самую грубую в своей жизни. Это любовь помогла ему, та любовь, которую он питал к даме своего сердца. Вот она перед ним – гордо сидит на лошади, устремив взгляд вдаль, и профиль ее прекрасного лица, ничем не уступая профилю Клеопатры на старой римской монете, отчетливо и маняще рисовался на фоне серебряной глади озера. Это она помогла ему, выручив из беды, и теперь его долг – долг рыцаря! – отплатить ей, пусть даже на это уйдет вся его жизнь.

– И третье, – продолжала Бланка, оборачиваясь к нему. – Вам надлежит пуще глаза беречь свою жену. Вы правы, бароны не простят и будут мстить. Они усмотрят ее участие и в нынешней неудаче, поверьте мне. Тот, кто однажды попал под подозрение, очень часто до последних своих дней несет на себе клеймо предателя. Не удивлюсь, если такой же ярлык мятежная знать с этого дня прицепит и вам.

– С таким же успехом и они получат от меня – и от вас также – такое прозвище! – воскликнул Тибо. – Разница в том, что я предал врагов короны, а они – великую державу короля Филиппа!

– Браво, мой верный рыцарь! – обворожительно улыбнулась Бланка. – Клянусь ликом Богородицы, лучше не сказал бы и Цицерон!

На следующий день Бланка принимала в Большой гостиной своих советников. Они собрались здесь все: кардинал Сент-Анж, епископы Шартра, Бове, Нуайона, графы де Монфор, де Бурбон, де Ла Руа, де Нель и другие. С ними не было Герена – лучшего друга и советника короля Филиппа и его сына, первого министра и второго лица в королевстве, как вполне заслуженно о нем говорили. Он уже долго болел и не вставал с постели. С ним рядом всегда находились его дочь Эрсанда, внуки и… король. Юный Людовик, раскрыв рот и не сводя глаз со старика Герена, готов был часами слушать рассказы о тех временах, когда его дед Филипп был еще молодым и рука об руку с верными друзьями неизменно шел к победе над врагом.

Много лет пройдет с этих пор, но образ героического деда всегда будет стоять перед глазами его внука. Не случится ни одного дня, когда Людовик не вспоминал бы своего деда и не ставил его в пример, говоря: «А вот мой дед Филипп…»; «Что сделал бы мой славный дед?..»; «А когда мой дед со своими друзьями выступал в поход на Плантагенета…» и т. д. Уже умирая в 1270 году, в возрасте 56 лет, Людовик, прежде чем навсегда закрыть глаза, скажет: «Больше всех в жизни я любил мою мать и моего деда. Я плохо помню его, но мне рассказывал о нем Герен. Я ухожу, прощаясь с миром и надеясь на встречу с тем, кого любил больше жизни…»

Королевский совет собрался вовсе не для того, чтобы обсудить план дальнейших мероприятий по борьбе с Плантагенетом и мятежными баронами. Ее друзья – так Бланка называла их всех – явились не затем даже, чтобы поговорить о мерах по дальнейшему повсеместному искоренению ереси в королевстве. Они пришли к королеве-матери, чтобы выразить ей свою признательность. Они пришли поблагодарить ее за то, что она сумела защитить королевство от грозящей беды и сохранить жизни сотням и тысячам людей. Они пришли выразить ей свое восхищение и уверить ее, что это ее твердость духа, смелость, красота и обаяние помогли уберечь государство от гражданской войны.

Бланка была растрогана. Не зная, куда от смущения деть глаза, она устремила взгляд на Тибо, словно призывая всех присутствующих уяснить, что дифирамбы следует петь не ей одной, и она обязана разделить честь победы с графом Шампанским. Но ее советники и без того глядели на них обоих. Их теплые, понимающие взгляды благодарили и улыбались даже красноречивее их губ.

Не улыбался один Бильжо. Но это никого не удивляло. Он радовался, ликуя в душе, – этого достаточно. Его королева жива, и не пролилось ни капли безвинной крови. И Бильжо был благодарен своей госпоже, но еще больше – Тибо. Он все видел и слышал. Он был рядом. Он всегда был рядом. И теперь он мучительно думал над тем, как ему выразить Тибо свою признательность.

Но тот сам пришел ему на помощь, когда они остались одни.

– Бильжо, – сказал граф Шампанский, – знаешь ли, что совсем недавно я мечтал убить тебя? Мне наплели невесть что о твоих якобы любовных связях с моей женой. Хочешь спросить, поверил ли я? Да, поверил в ослеплении. Королева-мать раскрыла мне глаза. Не знаю, испытывал ли и ты ко мне враждебные чувства, но чистосердечно хочу, чтобы отныне мы стали друзьями. Мне хочется повести с тобой беседу, услышать тебя, дать понять, что отныне мы в одной упряжке, ты и я, ибо служим общему делу… Но ты молчишь? Ответь же мне! Скажи хоть что-нибудь! Сфинкс, и тот не молчал, загадывая прохожим загадки.

– Меня учили мало говорить, но много делать, – коротко ответил Бильжо. – Вы спросили о вражде? Ее не было. Вместо нее – настороженность. Я обязан подозревать каждого. Подойди к королеве мой самый близкий друг, я задался бы вопросом: не таится ли здесь злой умысел?

Он замолчал. Вряд ли ему не находилось что сказать. Но по природе своей он был осторожен и недоверчив. Добиться дружбы и доверия такого человека, как Бильжо, – задача неразрешимая. Тибо знал об этом, Бланка ему говорила. И теперь он поставил перед собой цель – снискать расположение к себе этого загадочного человека, завести с ним дружбу и на первых порах хотя бы пожать ему руку. Уже это одно он считал бы большой удачей. Во всяком случае, он чувствовал бы себя тогда гораздо свободнее в обществе Бланки, и его не сверлили бы холодные, порою злые глаза.

Он ждал, не скажет ли Бильжо еще что-нибудь. Но тот оставался нем. Он и без того много сказал. К чему лишние слова?

Тибо вздохнул:

– Догадываюсь, что мне не стать твоим другом, но уже то хорошо, что ты не испытываешь ко мне неприязнь. Отныне, увидев меня у ног твоей госпожи, будь добр, отходи в сторону на несколько шагов или, во всяком случае, не гляди на меня в упор. Поверь, это ранит сердце и сковывает уста, которые произносят слова любви. Могу я просить тебя хотя бы об этой услуге? Ведь ты знаешь, я не прячу на груди кинжал и не собираюсь отравить женщину, которую люблю.