Владимир Москалев - Королева Бланка

– Церковь выражает уверенность, что предпринятые ею совместно с монархией действия в полной мере оправдают себя, – ответил тот.

– Таким образом. – Бланка перевела взгляд на советников, – беспокойный северный сосед уже не страшен нашей державе. Теперь вновь оглядим сцену театра военных действий. Что же увидим? Ни одна из сторон не имеет несомненного преимущества, а потому англо-франкская коллизия из-за юго-западных областей начинает угасать подобно костру, в который никто не подбрасывает дров.

Не будем тешить себя иллюзиями: со смертью короля, и я повторяю это, наши позиции на некоторое время ослабли. Враг торжествует победу, но скоро поймет, что время для радости не пришло. Умер один король, но да здравствует другой, Людовик Девятый!

– Да здравствует король! – хором, громко подхватили присутствующие, во все глаза глядя на королеву и поражаясь ее хладнокровию и уму.

– Он мал, – все больше воодушевляясь, говорила Бланка, – ему всего тринадцать лет, но пусть знают все, что у него есть мать, и она не даст в обиду ни его, ни великую державу, которую оставил своему внуку его дед Филипп, этот воистину мудрый король!

Она резко поднялась с места – глаза горят, губы сжаты, ноздри раздуты. Взгляд ее направлен поверх голов ее маршалов и епископов, куда именно – никто из них не понимал. И ее широко раскрытые глаза, казалось, вещали о том, о чем пока еще молчали губы, бледные, недвижимые. Но вот они дрогнули, рот приоткрылся, по щеке сползла скупая слеза, и королева воскликнула громко, твердым голосом, идущим из самых недр ее души, из сердца:

– Я, Бланка Кастильская, милостью Божьей королева-мать и правительница французского государства, силы свои и умение клянусь посвятить процветанию и расширению границ вверенного мне Богом королевства! И да постигнет меня кара небесная, коли отступлюсь от своих слов и нарушу обещание, данное мною перед светлым образом супруга и Христа Спасителя, Господа нашего. Клянусь любить народ, частицей коего сама стала, и не чинить ему беспричинно зла! А также клянусь решать дела и судить справедливо подданных моих, кои обратятся ко мне с иском или с жалобой на беззаконие! С тем обращаю свой лик к Спасителю, в ком начало и конец всякой жизни.

Она перекрестилась, неотрывно глядя в прежнем направлении. И тут только, повернув головы, увидели присутствующие, куда упорно, не мигая, смотрела королева-мать, – на икону Христа за их спинами.

Клирики торопливо скрипели перьями, едва успевая за Бланкой. Хронист той поры, сняв копию, приводит этот текст целиком таким, каким мы его видим.

Подождав, пока замрут перья над листами пергамента, Бланка прибавила [20] Далее привожу текст своими словами: у хрониста чересчур мудрено. :

– Многие подняли головы, едва умер король. Что ж, поглядим, не слишком ли высоко они подняты, не хотят ли подняться до высоты королевской власти. Всем вам понятно, что знатные люди королевства недовольны. Им ли подчиняться иностранке, ведь так они меня величают? Зададимся вопросом: почему восстали бароны? Они хорошо понимают, что королевская сила, и только, может держать их в повиновении, но они не желают подчиняться этой силе, тем более что она находится в руках у кастильянки – еще одно их прозвище, данное мне. Однако они забывают, что эта дама из Кастилии уже четверть века прожила во Франции и хорошо понимает, как усмирить, а может быть, и вырвать прочь непокорные ростки. У нее был хороший учитель. Эти господа слишком быстро забыли уроки, которые не так давно он им давал. Они ропщут, что у власти женщина; это, по их мнению, идет вразрез с салическим законом франков. Но на троне король! И он Капетинг, сын усопшего монарха. Я всего лишь женщина, это верно, может быть, слабая, как считают многие. Но я буду помогать моему сыну. Пусть помнят об этом те, кто мечтает вернуть былые права и вольности, которые отнял у них мой свекор, упокой Господи его душу. Граф Тулузский объявил престолу войну? Он скоро умоется в лучшем случае своими слезами, в худшем – своей же кровью! Рим станет на защиту Франции, ибо борьба с ересью еще не закончена. А с Гуго Лузиньяном, который предал своего короля, я разберусь сама. Луврская башня давно поджидает нового узника.

Тибо был очарован. И если раньше он пленился красотой дамы своего сердца, то нынче он был восхищен речью Бланки, говорившей, по его твердому убеждению, не хуже Гортензия [21] Гортензий (II в. до н. э.) – римский оратор. . Ему казалось, что перед ним Мария Магдалина, вопреки запрещению ставшая лидером [22] Мария Магдалина – лидер раннехристианского движения, говорившая, что она видела Иисуса воскресшим. Обладала даром речи. Апостол Петр испытывал к Марии неприязнь, видя в ней соперницу в борьбе за главенство. Лидерство женщины тогда запрещалось. . Чувствуя, что совсем теряет голову от любви, не в силах отвести глаз от королевы, он едва не упал перед ней на колени, протянув вперед руки, точно к царице Небесной. Мысль о том, что они не одни, удержала его.

Когда присутствующие стали расходиться, Тибо поймал на себе долгий, нежный взгляд Бланки. Не понять было невозможно: она просила его остаться.

– Моя королева, – воскликнул он, когда все вышли, – я ваш пленник! Приказывайте мне, располагайте мною! Мне никогда не встретить такую, как ты, моя любовь… Прости мне этот тон и некоторую вольность. Мы столько времени знакомы… Нам уже нельзя на «вы». У меня не выходит.

– И у меня, – тихо ответила ему Бланка, даже не пытаясь высвободить своих ладоней из рук Тибо. – Как видишь, я согласна. Но только когда мы вдвоем. И не в ссоре.

– Я принимаю игру. А ссор не будет. Скажи, и я сделаю так, как ты повелишь.

– Ты и сам поймешь, когда не стоит переступать черту. А сейчас спой мне что-нибудь. Слушая, я отдохну.

Тибо спел две песни и через некоторое время ушел. Уходя, он дружески подмигнул Бильжо. Тот ответил легким кивком.

В скором времени Тибо был дома, в Провене. Агнессу уже обо всем оповестили верные слуги. Она не ревновала, считая это глупостью. Ее обрадовал поступок супруга, перед которым блекло все остальное. Пусть себе любит королеву сколько угодно, если это идет на пользу державе. Что до постели, то Бланка не позволит себе этого, во-первых, помня о своей дружбе с графиней де Боже, во-вторых, не желая давать пищу придворным сплетникам и тем самым ронять свой престиж. Это – самое страшное, и этого боялась королева-мать. Вельможи, враги короны будут всегда, в конце концов, их можно усмирить. Но не усмиришь народ, который подхватит слухи и разнесет их по городу, а потом и за его пределы. Появятся стишки, песенки, памфлеты. Ей надлежит быть выше этого, иначе не вельможи – народ сметет ее! И самым ужасным в ее положении может быть сплетня, к помощи которой прибегнут мятежники, отбросив мысли о восстании. Сплетня порождает неверие, а оно родит зубоскальство – самое страшное оружие. Меч рубит тело, насмешка калечит душу; нанесенные мечом раны можно излечить; смехом, презрением – никогда!