Владимир Москалев - Королева Бланка

– Не надо было выпускать из клетки одного из де Куси, – снова услышала она позади себя. И возразила:

– Он покаялся в своих прегрешениях перед короной, ты же слышал.

Ответ еще больше омрачил ее душу:

– Таких псов следует держать на цепи; спустив с цепи, рискуешь вновь быть укушенной.

– Что же делать? – после короткого молчания, повернувшись, спросила Бланка. – Как быть, Бильжо, посоветуй хоть ты мне.

– Рубить головы, – был бесстрастный ответ.

– Нельзя, – вздохнула она. – Они все королевской крови. Опора трона, войско короля во время войн. Найди другое решение.

– Я не стратег и не политик, моя королева. Мое дело – охранять твою жизнь. Едва ли здесь помогут даже твои маршалы и епископы. Но есть один, чей ум ценится выше других…

– Герен! Ты говоришь о нем! – воскликнула Бланка и, вновь повернувшись к окну, молитвенно сложила руки на груди: – Герен, славный мой, помоги мне, дай совет! Мне плохо без тебя. Приди же, верный друг мой, я хочу видеть, слышать тебя! Никто не скажет умнее, чем ты. – И снова она обернулась. – Бильжо, пошли кого-нибудь за Гереном! Я должна его видеть, мне нужен его совет… Нет! Мы отправимся к нему сами, вдвоем с тобой!

Она рванулась к дверям, собираясь покинуть дворец и бежать к своему первому министру… как вдруг двери раскрылись. На пороге стоял камергер де Немур. Бланка резко остановилась, отпрянула в испуге: лицо того, кто был перед ней, дышало печалью и показалось ей чужим: лоб прорезали морщины, губы дрожали, в глазах читался страх, словно этот человек был в чем-то виноват перед королевой.

– В чем дело, Жан?.. – быстро спросила Бланка, чувствуя, как остановилось ее дыхание в преддверии новой беды. – Случилось что-нибудь? Говорите же!

– Случилось, ваше величество, – ответил печальный вестник, опуская взгляд. – Королевство постигло большое горе. Ваш канцлер, ваш министр и верный друг, епископ Герен…

– Что с ним?! – бросилась она к нему.

– Он умер.

– Нет, – тихо промолвила Бланка, меняясь в лице и медленно пятясь от камергера, с широко раскрытыми глазами, словно увидела перед собой призрак. – Нет! – громче повторила она, мотая головой из стороны в сторону и бледнея на глазах. – Не-ет!!! – вдруг закричала она, бросаясь на Немура и колотя его кулаками в грудь. – Ты врешь, виконт! Ты пришел сюда, чтобы нанести еще одну рану моему разбитому сердцу! Нет! Нет! Ты лжешь! Этого не может быть! Не может быть! Ты слышишь? Не может…

И залилась слезами, не в силах продолжать. Бильжо подошел, обнял ее за плечи. Она упала ему на грудь и забилась в рыданиях. Весть была чудовищной и в ее представлении не шла в сравнение ни с чем – ни с одним мятежом, ни, может быть даже, со смертью мужа. Ушел от нее тот, кого она любила больше жизни, кто был ей безмерно дорог как друг, советник, как родной отец, горячо любимый своей дочерью…

Текли минуты. Скорбное молчание гнетуще висело в покоях королевы. Она продолжала надрывно всхлипывать, тело ее не переставало вздрагивать в объятиях Бильжо, и он молча переживал ее горе, опустив голову и хмуря лоб. Это было, кроме того, и его горе тоже, ведь Герен был лучшим другом его отца и первым советником короля Филиппа Августа, и он, Бильжо, помнил, как Герен учил его управлять лошадью, стрелять из лука, а позднее рассказывал ему всевозможные истории из времен своей юности.

Бланка наконец успокоилась, достала платок, утерла слезы. Повернулась к дверям, посмотрела на камергера.

– Кто привез скорбную весть?

– Аббат Гревен, ваше величество.

– Давно?

– Только что. Но он не решился… Он только сказал…

И тут в комнату вбежал Людовик и с плачем бросился к матери.

– Мама! Мамочка!..

Она прижала его к себе, гладила по волосам и пыталась утешить, как могла, а он, обнимая ее, сквозь слезы бормотал:

– Я любил его… Я так любил его, мама!.. Мой милый, добрый Герен…

Бланка перевела взгляд на камергера.

– Мы немедленно едем к епископу. Мы и собирались уже…

Внизу, у лестничного марша, в скорбном молчании стояли придворные. Всем было хорошо известно, какой вес имел при дворе епископ Санлиса. Едва король с матерью спустились вниз, к ним подошел аббат Гревен.

– Примите мои искренние соболезнования, государь и государыня. Церковь глубоко скорбит об утрате одного из ее верных сынов.

– Вы были с ним? – коротко спросила его Бланка. – Это… случилось при вас?

– Я стоял у его ложа и слышал последние его слова. Они были адресованы нашему королю и вам, ваше величество.

– Едем! Немедленно едем! – воскликнул Людовик. – И вы с нами, аббат. Там, у тела моего друга, вы скажете нам все, что хотели сказать сейчас.

Они отправились не пешком, хотя Герен жил недалеко, на улице Глатини. Не прошло и нескольких минут, как лошади остановились у двухэтажного особняка с башенками по бокам. Вокруг дома стояли кучками монахи, клирики, горожане, – переговариваясь, глядя на всадников, впереди которых король и его мать.

Все спешились и вошли в дом, поднялись по лестнице на второй этаж.

В спальной комнате, где лежал покойник, царил полумрак: две свечи горели у изголовья и одна в изножье. Когда подошли король с матерью и за ними остальные, пламя метнулось в сторону, другую, возмущенное тем, что нарушили его покой; потом успокоилось, устремив к потолку ярко-желтые язычки, похожие на наконечники копий.

Скрестив руки на груди, со впалыми щеками и ртом, Герен будто спал, только грудь его не вздымалась и не трепетали крылья носа, как во сне. Глубокие морщины бороздили его лоб, щеки, шли от носа к уголкам рта, и эти две бороздки, словно являвшие собой стороны вытянутого вверх треугольника, указывали на веселый нрав усопшего. Так оно и было: Герен, в пору молодых лет короля Филиппа, слыл любителем позубоскалить, чем веселил своих друзей и короля [40] О жизни этого выдающегося человека, своего рода соправителя Филиппа Августа и его первого министра (как аббата Сюжера у Людовика VIII или Ришелье у Людовика XIII), можно прочитать в монографии Ж. Сивери «Филипп Август» и в моем романе «Мудрый король». .

Бланка устремила омраченный горем взгляд на лицо своего последнего старого друга, и у нее потемнело в глазах. Так было с ней, когда она упала, сжимая в объятиях тело мертвого мужа, лежащее в гробу. Теперь Герен…

Слезы застилали ей глаза. Она услышала всхлипы рядом, прижала к себе сына. Людовик, скривив губы, тихо, по-детски, плакал, растирая кулачками глаза. Он больше не увидит своего наставника, заменившего ему отца, не сядет с ним рядом и не услышит его забавных, грустных и трагических историй. В этот день, как он сам говорил позднее, он простился со своим детством.

По другую сторону погребального ложа стояла, не сводя глаз с застывшего лица покойного, его дочь Эрсанда. Ей было к тому времени сорок восемь лет, ее былая красота уже увяла, но воплотилась в дочери, прекрасной баронессе Алоизе де Виларсель д’Ибелен. Она и ее брат Готье еще не знали о смерти деда, к ним поскакали гонцы…