Кен Фоллетт - Избранные произведения. II том

Его губы шевельнулись. Он силился заговорить, но слова не шли, и он закашлялся. Наконец он тихо сказал:

— Сколько?

— Обычно четыре… автобуса, я хочу сказать. В каждом человек по двадцать пять больных.

— Сто человек?

— Да. Каждую неделю.

Горделивое спокойствие Петера исчезло. Его лицо посерело, он потрясенно открыл рот.

— Сто больных каждую неделю?

— Да, отец.

— А каких больных?

— Да разных: бывают и умственно неполноценные, и с физическими недостатками. Бывают дряхлые старики, бывают младенцы с деформациями, мужчины и женщины — парализованные, умственно отсталые, просто в беспомощном состоянии.

— И персонал больницы их всех убивает? — повторил он, не в силах поверить.

Ильза зарыдала.

— Каюсь! Каюсь! Я знала, что так нельзя!

Карла смотрела на Петера. От его надменности не осталось и следа. Какое удивительное превращение! На протяжении лет он слышал, как каются в своих незначительных прегрешениях процветающие католики, живущие в зеленых пригородах, а теперь он вдруг столкнулся с настоящим злом. И был потрясен до глубины души.

Но что же он будет делать?

Петер встал. Он взял Ильзу за руки и поднял с места.

— Возвращайся в лоно церкви, — сказал он. — Исповедуйся своему духовному отцу. Господь простит тебя. Уж это я знаю.

— Спасибо, — прошептала она.

Он отпустил ее руки и взглянул на Генриха.

— Нам, остальным, возможно, будет не так просто, — сказал он.

Потом он отвернулся от них и снова преклонил колени в молитве.

Карла посмотрела на Генриха, тот пожал плечами. Они встали и вышли из комнаты, Карла — обнимая за плечи плачущую Ильзу.

— Останемся на службу, — сказала Карла. — Может быть, он потом еще с нами поговорит.

Они вошли в неф. Ильза перестала плакать и немного успокоилась. Фрида держала Генриха за руку. Они сели среди других прихожан — состоятельных мужчин, пухленьких женщин и непоседливых детишек в нарядной одежде. Вот такие люди никогда не убили бы больного человека, подумала Карла. А их правительство — убивало от их имени. Как такое могло происходить?

Чего можно было ждать от отца Петера, она не знала. Было ясно, что в конце концов он им поверил. Сначала он хотел от них отмахнуться, объяснив их рассказ политическими мотивами, но искренность Ильзы его убедила. Он пришел в ужас. Но он ничего не обещал — кроме того, что Господь простит Ильзу.

Карла оглядела церковь. Убранство было более красочное, чем привычная обстановка протестантских церквей. Здесь было больше статуй и изображений, больше мрамора и позолоты, были хоругви и свечи. Она вспомнила, что протестанты и католики вели войны из-за таких пустяков. Как странно ей было, что в мире, где могут убивать детей, кто-то думает о свечках.

Началась служба. Вошли священники в своих одеяниях, отец Петер был среди них самым высоким. Карла не могла ничего понять по его лицу, там читалось только суровое благочестие.

Она безразлично слушала гимны и молитвы. Она так молилась за отца — а через два часа нашла его дома на полу, жестоко избитого, умирающего. Ей его не хватало, каждый день, иногда каждый час. Молитвы его не спасли, не помогут они и тем, кого правительство признало бесполезными. Требовалось дело, а не слова.

От отца ее мысли обратились к брату Эрику. Он был где-то в России. Он написал домой письмо, торжествующе сообщая о стремительном продвижении немецких войск, и яростно отказывался верить в то, что Вальтера убило гестапо. Совершенно ясно, считал он, что из гестапо отец вышел цел и невредим, а потом на улице на него напали преступники, или коммунисты, или евреи. Он жил в мире фантазий, не имеющих отношения к реальности.

Может быть, то же можно сказать и про отца Петера?

Петер взошел на амвон. Карла не знала, что он будет читать проповедь. Интересно, подумала она, о чем он будет говорить? Повлияет ли на тему проповеди то, что он услышал утром? Или он будет говорить о чем-то постороннем, не имеющем к этому отношения, вроде того, что скромность — это добродетель, а зависть — грех? Или будет, закрыв глаза, истово благодарить Бога за победоносную войну в России?

Он выпрямился на амвоне во весь рост и обвел церковь взглядом, в котором можно было прочитать надменность, гордость или вызов.

— Пятая заповедь гласит: «Не убий!»

Карла встретилась глазами с Генрихом. Что Петер сейчас скажет?

Его голос зазвенел, отражаясь от каменных стен нефа.

— В Баварии, в городе Акельберг есть место, где наше правительство нарушает эту заповедь сто раз в неделю!

Карла ахнула. Он решился, в своей проповеди он выступит против программы! Это могло все изменить.

— Неважно, что жертвы — увечные, или умственно больные, или не могущие прокормить себя, или парализованные! — говорил Петер, не скрывая гнева. — Беспомощные дети и дряхлые старики — все они дети Божьи, и жизнь их так же неприкосновенна, как ваша или моя. Убивать их, — тут его голос зазвучал еще громче, — смертный грех! — Он поднял правую руку и сжал ее в кулак, и голос его задрожал от чувств. — Говорю вам, что если мы ничего не сделаем, то станем такими же грешниками, как врачи и медсестры, которые вводят смертельные инъекции. Если мы промолчим… — он остановился. — Если мы промолчим, мы тоже станем убийцами!

Инспектор Томас Маке был в бешенстве. Его выставили дураком в глазах суперинтендента Крингеляйна и всех вышестоящих. Он уверял их, что устранил утечку. Секрет Акельберга — и больниц подобного рода в других областях страны — будет в безопасности, говорил он. Он выследил троих, сеявших смуту, — это были Вернер Франк, пастор Охс и Вальтер фон Ульрих — и заставил молчать, всех по-разному.

Но все же тайна вышла наружу.

Случилось это по вине молодого дерзкого священника Петера.

Сейчас отец Петер был перед Маке — голый, привязанный за руки и за ноги к стулу особой конструкции. Изо рта, ушей и носа у него шла кровь, грудь — в блевотине. К его губам, соскам и пенису были присоединены электроды. Еще одна лента шла от стула через лоб, чтобы он не сломал себе шею, когда бился в конвульсиях.

Врач, сидящий рядом со священником, послушал его сердце стетоскопом и с сомнением покачал головой.

— Долго он так не выдержит, — безразлично констатировал он.

Примеру мятежного отца Петера последовали и другие. Епископ Мюнстера, куда более значительное духовное лицо, произнес подобную же проповедь, разоблачая программу «Т-4». Епископ воззвал к Гитлеру, умоляя спасти народ от гестапо, благоразумно намекая, что фюрер просто не мог знать об этой программе, предоставляя таким образом Гитлеру готовое алиби.

Его проповедь перепечатывали и размножали и передавали из рук в руки по всей Германии.