Кен Фоллетт - Избранные произведения. II том

Гестапо арестовывало всех, у кого находили экземпляры проповеди, но все без толку. Единственный раз за историю Третьего рейха общество встретило действия правительства решительным протестом.

Принятые меры были суровыми, но пользы не принесли: проповедь продолжали распространять, все больше священников молилось за инвалидов, и в Акельберге даже прошел марш протеста. Ситуация вышла из-под контроля.

И виноват был Маке.

Он наклонился к Петеру. Глаза священника были закрыты, дыхание поверхностно, но он был в сознании. Маке крикнул ему в самое ухо:

— Кто тебе сказал про Акельберг?

Ответа не было.

Петер был у Маке единственной ниточкой. Расследование в Акельберге не дало ничего существенного. Райнхольду Вагнеру рассказали какую-то байку, что в больницу приехали две девчонки на велосипедах, но кто они такие, никто не знал; была еще одна байка про внезапно уехавшую медсестру — та оставила записку, что спешно выходит замуж, но сведений о муже не оставила. Ни одна, ни другая нить никуда не вела. Во всяком случае, Маке был уверен, что такая катастрофа никак не могла быть делом рук стайки девчонок.

Маке кивнул технику, сидящему за прибором. Тот повернул рукоятку.

Петер закричал от боли — по его телу пошел электрический ток, истязая каждый нерв. Его трясло, как в лихорадке, волосы у него на голове поднялись дыбом.

Оператор выключил ток.

— Говори имя этого человека! — крикнул Маке.

Наконец губы Петера шевельнулись.

Маке наклонился ниже.

— Это не человек, — прошептал Петер.

— Женщина, что ли? Говори имя!

— Это был ангел.

— Провались ты к чертям! — Маке схватился за выключатель и повернул. — Так будет продолжаться, пока не скажешь! — заорал он, глядя, как Петер кричит и бьется.

Открылась дверь, в комнату заглянул молодой детектив и, бледнея, поманил Маке.

Техник выключил ток, крик прекратился. Над Петером склонился врач, прослушивая сердце.

— Прошу прощения, инспектор Маке, — сказал детектив, — но вас хочет видеть суперинтендент Крингеляйн.

— Сейчас? — раздраженно спросил Маке.

— Он так сказал.

Маке посмотрел на врача. Тот пожал плечами.

— Он молодой, — сказал врач. — К вашему возвращению еще будет жив.

Маке вышел из комнаты и вместе с детективом поднялся по лестнице. Кабинет Крингеляйна находился на первом этаже. Маке постучал и вошел.

— Чертов поп еще молчит, — сказал он без вступления. — Мне нужно больше времени.

Крингеляйн был щуплый человечек в очках, умный, но слабовольный. Он поздно обратился к нацизму и не входил в элиту — СС. Ему не хватало рвения, отличающего таких энтузиастов, как Маке.

— Не возитесь больше с этим попом, — сказал он. — Священники нас больше не интересуют. Бросьте их в лагеря и забудьте.

Маке не верил своим ушам.

— Но они же вели подрывную деятельность против фюрера!

— Причем добились успеха, — сказал Крингеляйн. — В отличие от вас.

Маке подозревал, что в глубине души Крингеляйн был этим доволен.

— Наверху было принято решение, — продолжал суперинтендент, — свернуть программу «Т-4».

Маке был ошарашен. Нацисты никогда не допускали, чтобы на их решения влияли опасения непосвященных.

— Мы пришли туда, где мы сейчас, не благодаря заигрываниям с общественным мнением!

— Но на этот раз придется.

— Почему?

— Фюрер не посчитал нужным объяснить мне лично причины своего решения, — едко сказал Крингеляйн. — Но догадаться я могу. Программа вызвала необычайно яростные протесты от той части населения, что обычно ни во что не вмешивается. Если мы будем упорствовать, то рискуем вступить в открытое противостояние с церковью, со всеми конфессиями. А это нам не годится. Мы не должны ослаблять единство и целеустремленность народа Германии — особенно сейчас, когда мы воюем с Советским Союзом, нашим сильнейшим на данный момент противником. Поэтому программа закрыта.

— Слушаюсь, — сказал Маке, сдерживая злость. — Еще какие-нибудь указания будут?

— Можете идти.

Маке направился к двери.

— Маке.

Он обернулся.

— Слушаю.

— Смените рубашку.

— Рубашку?

— У вас на рубашке кровь.

— Да. Прошу прощения.

Маке протопал вниз по лестнице, кипя от злости. Он направился в свою комнату в подвальном этаже. Отец Петер был все еще жив.

Ворвавшись, Маке снова заорал:

— Кто тебе рассказал про Акельберг?

Ответа не было.

Он вывернул рукоятку до максимума.

Отец Петер кричал долго; но потом наконец замолчал — уже навсегда.

Вокруг особняка, где жила семья Франков, был разбит небольшой парк. Метрах в двухстах от дома, на полого поднимающемся склоне, стояла маленькая беседка, со скамейками, открытая со всех сторон. В детстве Карла и Фрида играли, что это их загородный дом, и устраивали долгие воображаемые приемы, где у них были дюжины слуг и высокопоставленные гости. Потом эта беседка стала их любимым местом для разговоров, где никто не мог бы их услышать.

— Когда я впервые села на эту скамейку, у меня ноги до земли не доставали, — сказала Карла.

— Как жаль, что нельзя вернуться в те дни, — сказала Фрида.

День был душный, влажный, пасмурный. Обе они были в платьях без рукавов. У них было тяжело на душе. Отец Петер умер: как заявила полиция, покончил с собой в камере, впав в уныние от размышлений о своих преступлениях. Интересно, думала Карла, его тоже избили, как ее отца? Все казалось ей ужасно похожим.

И еще десятки таких брошены в камеры по всей Германии. Кто-то выступал с публичными протестами против убийства больных людей, кто-то лишь передал кому-то распечатку проповеди епископа фон Галена. Неужели их всех будут истязать, думала Карла. И спрашивала себя, как скоро ее постигнет та же судьба.

Из дома вышел Вернер с подносом. Он понес его через лужайку к беседке.

— Девчат, как насчет лимонада? — весело спросил он.

Карла отвернулась.

— Нет, спасибо, — холодно ответила она. Ей было непонятно, как он может вести себя как ее друг, после того как проявил себя таким трусом.

— Мне тоже не надо, — сказала Фрида.

— Надеюсь, мы не поссорились? — сказал Вернер, глядя на Карлу.

Как он мог такое говорить? Конечно, они поссорились.

— Вернер, отец Петер умер, — сказала Фрида.

— Наверное, его до смерти замучили в гестапо, — добавила Карла, — за то, что он отказался терпеть убийства таких, как твой брат. Мой отец тоже умер, по той же причине. Много других людей — в тюрьме или в лагерях. А ты сохранил свое тепленькое местечко, так что все нормально.

Вернера ее слова явно обидели. Это Карлу удивило. Она ждала, что он будет защищаться или напустит безразличие. Но он, похоже, искренне расстроился.

— Разве вы не понимаете, что мы по-разному делаем кто что может? — сказал он.