Джеральд Гордон - Да сгинет день...

Покойный — известный кейптаунский адвокат, который...

В другой статье содержался краткий отчет о состоявшемся утром заседании Верховного суда, на котором судьи, юристы и адвокаты отдали последний долг Босмену. Председатель суда в своей речи охарактеризовал его как «человека, который несмотря на свою молодость, уже успел проявить большие способности и которого ждало блестящее будущее».

Вполне понятно, что дело Гранта должно было явиться величайшей сенсацией среди судебных дел за многие годы. И не только потому, что такой случай, когда юрист убил адвоката, был в своем роде единственным. Но и потому, что в этом деле замешаны Хартли — одна из наиболее известных семей города. И все так называемые «друзья» Джин, завидовавшие ее высокому положению на социальной лестнице, сейчас с восторгом смаковали скандальные подробности, связанные с ее именем.

Две недели спустя началось предварительное следствие; среди улик, рассмотрением которых оно занялось, было и заявление, сделанное Босменом за несколько часов до смерти. Защита опротестовала заявление. Однако протест был отклонен.

Энтони внимательно следил за мировым судьей мистером Борном, пока рассматривался вопрос о том, должен ли суд принимать во внимание заявление Босмена. Энтони не раз выступал перед ним, защищая других, и знал, что это черствый старый холостяк, интересующийся только собаками да игрою в бридж. По всему было видно — этот человек понятия не имеет, что такое любовь. Хотя роль мирового судьи во время предварительного следствия и крайне ограничена — он должен только решить, есть ли основание передать дело в уголовный суд, — старик Борн, казалось Энтони, положительно лез вон из кожи, чтобы собрать против него улики.

Он сидел на своем председательском месте и с брюзгливым видом выслушивал все, что говорилось за и против. Его, видимо, глубоко возмущало то, что девушка из общества могла находиться на рассвете в спальне у мужчины: каждая черточка его лица словно бы говорила, что он исполнен решимости, если потребуется, довести дело до Верховного суда. И Энтони казалось, что он слышит, как судья ворчит себе под нос: «Ну и поведение!»

Однако в своей речи мистер Борн был, как всегда, вполне беспристрастен, и Энтони понял, что воображение и на сей раз подшутило над ним.

Мистер Борн просто сказал, что, повидимому, покойный, делая это заявление, знал о приближающейся смерти. Заключения врачей говорят об этом — никаких сомнений тут быть не может. Да мистер Борн и не стремился брать на себя ответственность и исключать из дела столь важное обстоятельство. Во всяком случае, сказал он, предварительное следствие — это только предварительное следствие, и не все улики, рассмотренные на предварительном следствии, непременно должны быть приняты во внимание судом, — такие вопросы решает уже сам судья.

Итак, по окончании предварительного следствия мировой судья решил передать дело Гранта в суд.

Заявление Босмена стало достоянием гласности, и теперь кто угодно мог прочесть его толкование событий, происшедших в ту роковую ночь под воскресенье. Поскольку защита не располагала никакими доказательствами, освещение, которое давал событиям Энтони, не могло стать известным широкой публике до сессии уголовного суда, — да и тогда, если бы судья решил, что заявление Босмена не следует принимать во внимание, никто так и не узнал бы, как толкует события сам Энтони, поскольку в этом случае дело было бы прекращено.

В тот вечер Джин, прочитав в газетах заявление Босмена, раздумывала над тем, как странно завершилась ее дружба с Энтони; в эту минуту к ней подошел отец. Мистер Хартли посмотрел на дочь критическим, но отнюдь не суровым взглядом.

— Ну, знаешь ли, — воскликнул он‚ — это уж слишком! Теперь все, конечно, убеждены, что ты, моя дорогая, была на квартире у Гранта. — И испытующе взглянув на дочь, он помахал перед ее носом вечерней газетой.

В глубине души Хартли недоумевал. Спит он обычно очень чутко, но в ту роковую ночь он не слышал, чтобы его дочь возвращалась домой. Как не слышала ни жена, ни слуги. Джин сказала ему, что вернулась с балета около полуночи и сразу легла, но ничто не подтверждало ее слов — она вполне могла вернуться и после часу и позже.

Джин, увидев глубокие морщины, прорезавшие лоб отца, почувствовала, что он не уверен в искренности ее слов и волнуется за нее. Пораженная мыслью, что даже он не верит ей, девушка разрыдалась. Хартли обнял ее и успокаивающе зашептал:

— Ну ладно, ладно. Зачем же плакать, моя хорошая. Слезами делу не поможешь. — Он нежно погладил ее волосы. — Ты должна стойко перенести это, моя девочка. Покажи им всем, что тебе нечего бояться, нечего скрывать.

— Да, папа, постараюсь. Но все это так ужасно! Клянусь богом, я не была там.

— Конечно, не была, дорогая. Мы знаем это. И мама и я — мы оба верим тебе... и верим Тони. Но ты должна заставить и других поверить, а для этого нужно повыше держать головку.

Джин прилагала все усилия к тому, чтобы мужественно перенести испытание, но это ей не вполне удавалось. Она не только подозревала, какие сплетни ходят у нее за спиной, — ее преследовала мысль, что в этой истории кроется какая-то зловещая тайна. Почему Энтони не впустил Генри в отгороженную часть своей комнаты? Чего он опасался? И потом эти окурки со следами губной помады и две пустые чашки из-под чая, о которых говорилось на предварительном следствии.

Ее гнев и возмущение росли день ото дня. В какой-то момент Джин даже собиралась попросить отца уволить Энтони, но она так страдала от позора, который навлек на нее этот скандал, что у нее нехватило духу объясниться с отцом. К тому же она понимала: увольнение Энтони непременно выплывет на суде, и люди, конечно, станут говорить, что мистер Хартли уволил способного работника, так как тот обманул его доверие, затащив к себе на квартиру его дочь. Джин была бы не против, если бы это обстоятельство послужило во вред Энтони на суде, ибо ее ревность к неизвестной женщине взывала к отмщению. Но она опасалась, что это набросит тень на ее собственную репутацию.

Известие о смерти Генри сначала очень огорчило ее. Но не столько это несчастье, сколько полное смятение чувств, борьба противоречивых желаний и побуждений повлияли на ее нервы и привели к полному упадку сил. Если бы в ту ночь она на самом деле находилась у Энтони, все было бы еще не так плохо, ибо вызов, который она тем самым бросила бы своим друзьям, а также любовь к Энтони помогли бы ей пренебречь сплетнями и осуждением общества. Но когда о тебе говорят такое, чего ты никак не заслуживаешь, больше того: когда терзаешься ревностью из-за незнакомой женщины, — это уж слишком. И вот, посоветовавшись с врачом, Джин отправилась в морское путешествие вдоль берегов Африки.