Джеральд Гордон - Да сгинет день...

Энтони низко опустил голову и уставился на деревянный пол.

— Считали ли вы, что покойный мог выжить?

— На мой взгляд, все складывалось для него крайне неблагоприятно. Я был очень удивлен, когда он пришел в себя и смог сделать заявление.

— Что показала операция?

— Что у больного было сильное кровоизлияние, захватившее даже более обширную область мозга, чем мы предполагали. Операция показала, что сделать почти ничего нельзя. И вскрытие подтвердило это.

У Энтони было такое ощущение, точно его посадили в мешок, а слова доктора — стежки, которыми наглухо сшивают этот мешок. Единственное, что ему оставалось, — это покорно ждать, когда его выбросят в реку. Но не все еще было потеряно. Важно было не физическое, а душевное состояние больного в тот момент, когда он делал заявление.

— В этом заявлении, — неумолимо продолжал Блер, держа перед собой документ, — содержится все, что сказал покойный?

— Нет, не совсем. Когда больной пришел в себя, он спросил, где он находится. В это время я как раз был у его постели вместе с сестрой Джейкобс, и я ответил, что он в больнице. Тогда он заявил, что хочет рассказать нам, что́ с ним произошло. Голос его был очень слаб и то и дело прерывался. Он поднял к голове руку, но я успел схватить ее и не дал ему дотронуться до головы. Тогда он сказал: «Принесите бумагу и запишите то, что я вам расскажу». Я пересек комнату, открыл ящик и вынул блокнот. Услышав, как он застонал, я поспешил к его изголовью. «Скорей, — слабым голосом сказал он, — а то я умру».

Вот теперь мешок зашит. Это конец. Чего еще может потребовать суд? Словно во сне Энтони слышал, как Тэрнер изо всех сил старался запутать доктора. Несколько минут длился перекрестный допрос. Тщетно пытался адвокат заставить врача сказать, что Босмен был в бреду. Он даже заметил, что Босмен что-то уж слишком рьяно просил принести бумагу и записать его заявление, и пытался поставить под сомнение приговор, произнесенный врачами о физическом состоянии больного. Тэрнер говорил, что это было личное мнение доктора, а ведь он мог и ошибаться, и больной мог выздороветь. Тэрнер спросил, точно ли доктор помнит, будто Босмен сказал: «Скорей, а то я умру», и почему об этом ничего не было сказано у мирового судьи или в заявлении покойного. Но все старания Тэрнера ни к чему не привели. Судья был явно удовлетворен представленным доказательством.

Энтони быстро терял интерес к дальнейшему ходу пропесса. Он даже не мог следить за всеми его перипетиямн. Он лишь смутно слышал, как Тэрнер яростно протестовал против обнародования заявления Босмена, утверждая, что появление «новой улики» на такой стадии процесса противоречит нормальной практике судопроизводства и что защита должна быть заранее ознакомлена со всеми обстоятельствами дела.

Словно в тумане Энтони видел, как судья покачал головой в знак несогласия, и слышал, как Тэрнер пробормотал что-то насчет своего права опротестовать решение судьи в Блумфонтейском апелляционном суде. Но что это даст? Ведь можно апеллировать только по окончании дела. А тогда для него уже все будет потеряно. К тому времени весь мир будет знать о том, что Стив (Энтони не смел даже взглянуть в сторону брата) связан с ним кровным родством.

Энтони казалось, что мозг его точно омертвел. Цитаты из юридических авторитетов, которые во множестве приводил Тэрнер, представлялись ему абсолютной чепухой. Когда же судья, повернув свое лицо аскета в сторону представителя генерального прокурора, сказал: «Можете не выступать, мистер Блер», — лоб Энтони покрылся холодным потом, и он лишь с трудом мог проглотить слюну, до того у него пересохло в горле.

Доктор прочел присяжным заявление Босмена. Для Энтони оно прозвучало как смертный приговор. Присяжные теперь знали, что Босмен, по его словам, пришел к Энтони, подозревая, что у него находится Джин, которую он считал своим долгом спасти от ее собственного безрассудства, знали, что у дома стоял его, Энтони, автомобиль. С глубоким интересом прослушали они ту часть заявления, где говорилось, что Босмен услышал крик Джин, а Грант схватил стул и ринулся на него, целясь в голову; Босмен увернулся от удара, а Грант снова замахнулся и на этот раз ударил его в плечо.

Ну не все ли теперь равно, как будут развертываться события? — думал Энтони. Не все ли равно, что по окончании процесса бессмысленно апеллировать в высшую инстанцию о прекращении дела? Не все ли равно, что им со Стивом придется скоро выступить в роли свидетелей? Разве кто-нибудь может удержать руку судьбы? Все, что происходит с человеком, предначертано ему еще до его рождения. И все свершается по заранее намеченному плану. Мудрые люди были эти древние греки, создавшие миф о трех Парках.

Суд прервал заседание на обед...

Энтони провел этот час с Тэрнером у него в кабинете. Принесли чай с бутербродами, но Энтони почти не притронулся к ним.

— Ставить вопрос о прекращении дела сейчас, конечно, бессмысленно, — сказал Тэрнер. — Я, право, не знаю, что вам и посоветовать. Ведь теперь придется выступать против улик prima facie.

— А если мы вызовем Джин Хартли, чтобы она показала, что не была у меня в тот вечер? Ей поверят, тем более после того, как вы обратили их внимание на отсутствие следов от губной помады на чашках.

— Вы хотите, чтобы все обошлось без вас и вашего брата?

— Да, как вы на это смотрите?

— Боюсь, что это будет выглядеть очень подозрительно. Кому угодно покажется странным, что вы избегаете допроса.

— Ну, а если выступлю только я, брата же мы трогать не будем, что тогда?

— И будете придерживаться версии, которую вы рассказали полиции — будто были одни? — Энтони молчал. — Вы же не можете сказать, что были одни. Это было бы лжеесвидетельством. Нет уж, если вы взойдете на свидетельское место, вам придется рассказать все, как оно было. Отсутствие губной помады на чашках может быть использовано как доказательство того, что ваша приятельница не пила из них ни в полночь, ни в шесть часов, — если, конечно, она красит тубы, а, повидимому, это так. — Энтони утвердительно кивнул. — Иными словами, ночью у вас была не та девушка, которая курила сигареты, а скорее всего мужчина. Как видите, я подготовил почву для вашего оправдания, если вы готовы сознаться, что у вас был мужчина. Признаюсь, немножко поздновато отказываться теперь от заявления, сделанного полиции, будто вы были одни, но, мне кажется, можно объяснить, почему вы так поступили.

— Сержант ведь сказал, что я был очень расстроен.

— Да, и мне кажется, присяжные уже пришли к выводу, что вы что-то утаиваете. Пока они не стали разглядывать чашки, они считали, что у вас была Джин Хартли или какая-то другая девушка, присутствие которой вы хотели скрыть от Босмена — и ничего больше. А сейчас они несколько сбиты с толку. Ведь то, что вы показали, не совпадает ни с фактами, ни с заявлением Босмена. Он сказал, что слышал голос Джин. И хотя в его словах и можно сомневаться, поскольку известно, что он выпил лишнего, однако его вариант пока полностью совпадает со всеми фактами — за исключением факта отсутствия губной помады на чашках, — а также того обстоятельства, что нет никаких следов, указывающих на то, что его ударили стулом или каким-либо иным предметом по плечу. — Энтони утвердительно кивнул. — Понимаете, ведь как раз в этот вечер вы были с Джин на балете. Таким образом, многое говорит в пользу обвинения, а потому, мне кажется, если вы не выступите в качестве свидетеля, присяжные признают вас виновным. А если вы займете место свидетеля, то обязаны будете говорить только правду. Сказать же правду — значит призвать в свидетели вашего брата. В таком случае вы будете безусловно оправданы. Всем сразу станет ясно, что Босмен солгал, утверждая, будто слышал женский крик. Кроме того, появление вашего брата объяснит, почему вы сказали полиции и доктору Манро, что были одни. А также, почему вы не пускали Босмена за портьеры. Тогда все поймут, отчего на чашках нет следов губной помады. И куда исчез ваш автомобиль, стоявший у подъезда.