Людмила Томова - Красный всадник (Уот Тайлер)

— Я думаю, это не лишняя добавка к бобовым лепешкам и кувшину воды, которые пропихивают сюда через кошачий лаз… — сказал он и злобно пнул дверь с маленьким отверстием внизу.

Эндрью наконец пристроил свечу к щепке, отставшей от стены.

Когда все было съедено, узники растянулись на остатках соломы, старательно перетряхнув ее и положив побольше под голову.

В наступившей тишине раздался приглушенный голос Эндрью.

— Один наш парень ходил по субботам в Колчестер. Потом возвращался и рассказывал, что там слышал. Город частенько посещали странствующие монахи и говорили очень непохожее на то, что проповедуют бароны. Они говорили: бог создал людей равными и все на земле принадлежит каждому живущему. И если ты работаешь, то должен за свой труд иметь столько же, сколько имеет твой господин. Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда господином?

— Что, что ты сказал?

— Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был господином? Но это не я сказал. Это сказал священник, по имени Джон Болл.

— Я не знаю Джона Болла, — сказал Джеймс, — но он, видно, знает меня, если знает то, что я думаю.

— Не верю священникам, все они жмоты и выжиги, — махнул рукой Боб Мок.

— Джон Болл — особенный священник.

— А ты расскажи о нем.

— И расскажу, если хочешь. Как-то мы повели с братом козу на продажу в Смитсфильд… Там, хоть это и далеко, дают лучше, чем у нас в Эссексе. И кое-что остается себе, даже после пошлины сеньору… [31] Сеньор — при феодализме крупный земельный собственник. А коза была — загляденье: рога длинные, спина прямая, копытца крепенькие… К нам на постоялом дворе подошел человек, похлопал ее по крестцу, посмотрел в зубы, а потом тихо так говорит, что, мол, недалеко отсюда начнется необыкновенная проповедь, которой мы никогда не слышали, и не хотим ли мы туда пойти. Мы решили, что он обвести нас хочет, но он клянется, говорит: с вами пойду. Мы накрепко привязали козу около конюшни и пошли к сеновалу. Там уже было много народу. И Джон Болл был там. И вот что он сказал: мы все, говорит, на земле забыли, что бог создал нас равными… И мы так же хотим есть по утрам, как и наши сеньоры, а зимой мы тоже, как наши сеньоры, не прочь надеть теплые туфли и плащ, подбитый мехом. Но у нас, кроме желудков, оказывается, ничего нет. Так он говорил. А ведь и у моего отца тоже ничего не было. После его смерти семье даже нечего было терять в пользу сеньора. Моего деда, когда он был молод, забрала «черная смерть» вместе с доброй половиной других англичан. Сейчас мой сын очень похож на своего прадеда. Ему девять лет. Но что его ждет? Или черная смерть, или черная жизнь?..

— А Джон Болл?..

— Он сказал тогда, что триста лет прошло, как Вильгельм закрепостил общины, что никогда в Англии не будет хорошей жизни, пока все имущество не станет общим, пока существуют господа. И есть смелые и честные люди, которые это понимают и готовы спросить у тех, кого мы называем лордами: по какому праву они считают себя знатнее нас? За какие заслуги? Почему они держат нас в рабстве? Не пора ли сделать общины свободными?

— Э-э!.. Зачем решать за бога? — сказал Вилль. — Раз бог постановил, что я, Вилль Грим, должен работать, и не заметил, что за это я ничего не получаю, значит, он не хотел этого замечать.

— Не знаю, как кто, а я еще во Франции проверил, что метко пущенная стрела одинаково валит с ног и крестьянина и дворянина, что у меня такие же твердые руки, как у рыцаря, — продолжал Эндрью. — Они неплохо держали лук. Наши стрелы пробивали кольчуги французов на расстоянии в тысячу футов. И пробивали совсем не потому, что нам помогали серебряные ладанки на шее…

— Скажи нам, Вилль, сколько твоих овец выбегает по утрам в поле? — задумчиво произнес Джеймс.

— Не так много. Четыре овцы и один баран.

— По теперешним временам немало. А сколько земли у тебя?

— Шесть акров. И за это я плачу шесть шиллингов в год. Да еще на осеннюю помочь [32] Помочь — вид платежа господину. ставлю одного человека. А на рождество несу сеньору двух кур, на пасху — двадцать яиц…

— А кто ведет все твое хозяйство, пока ты здесь?

Вилль проглотил слюну.

— За него работает сеньор! Ведь он поработал на сеньора, — засмеялся Боб.

— Зубоскал неуемный! — огрызнулся Вилль.

— А кто заберет твоего красавца барана, если, не дай бог, тебя казнят? — спросил Эндрью.

— Все тот же сеньор, — сказал Джон Пейдж.

— И аббат, чернильная его муть! — подсказал Боб.

— Не говорите так. Священники — душа, король — голова, дворяне — руки, а крестьяне — ноги…

— Ничего себе. Какие же мы ноги? — хмыкнул пастух.

— Мы… скорее пасечники. Пасечники, которые не могут собрать мед со своих ульев. Мы мельники, за столом которых не бывает хлеба. Мы пастухи, которые никогда не едят баранины. Мы рыбаки, которые никогда не жарят рыбу… — проговорил Джеймс.

— Лошадь нашего барона пожрала мой овес на корню, а его гончая переломила хребет моей овце. Кого же винить?.. — спросил Джон Пейдж.

— Не лучше ли поговорить о чем-нибудь другом? К чему травить себя тяжкими мыслями? Еще неизвестно, кто несчастнее — страдающий от несправедливости или совершающий ее, — сказал Тоби Снейк.

Все замолчали.

— Хотите, я вам расскажу одну басню? У меня она давно вертится на языке, — предложил Боб.

— Ты расскажи, только не очень смешную. А то наш хохот разбудит стража. Угощать его будет нечем.

— Вон у Бена остался хлеб.

Старый Бен сидел по-прежнему молча. На коленях его лежал кусочек хлеба.

Боб подкрался к нему и заглянул в глаза.

— Ты меня слышишь, дружище?

— Слышу, парень. Ты ведь не только скалиться умеешь, а? Посвети-ка.

Боб отлепил от стены огарок и поднес его Бену. Тот вытянул вперед руки ладонями вверх, и все увидели уродливые багровые рубцы.

— Вот как учат всякого, кто забывает заповедь: виллан всегда виноват, а сеньор всегда прав. В ранней молодости я не знал этого. Когда мне староста выдал три мешка гнилого овса вперемешку с хорошим, я отказался сеять его на земле сеньора. Староста настаивал, и я сказал об этом управляющему. А через некоторое время сеньор подал на меня в суд: будто бы я четыре пятницы уклонялся от работ на господском поле. Как я мог доказать, что это неправда? Как я мог доказать, что староста продавал на рынке хороший овес и денежки клал в карман? На суде этот изверг кричал, что я все выдумал об овсе, чтобы отомстить ему… — Бен тыльной стороной ладони потер лоб. — Тогда решили отдать меня ордалии — суду раскаленного докрасна железа. Я должен был взять кусок железа руками и пройти с ним три шага. Я взял и прошел… Меня оправдали. Оправдали, поскольку наш священник, к которому я ходил окапывать ранет, пожалел меня. Через три дня он объявил суду, что раны удивительно быстро зажили. А какой я теперь работник? Даже с барщиной не справляюсь… Э, нет ли в том платке квинты эля [33] Эль — пиво. ?