Стефан Мокрев - Заря занимается

Ради пил теплое молоко и думал, как сказать тетке Милане о своем решении. Но Милана опередила его.

— Я еще давеча, пока мы ехали, хотела тебя спросить, ты заплатил адвокату или отец твой потом ему заплатит? Я тогда совсем голову потеряла, как услышала: от трех до пяти лет тюрьмы.

— Ты об этом не думай, тетка Милана.

— Как же так, не думай. Небось, он этим кормится… Видать, строгий человек.

— Социалист. Его зовут Никола Габровский. Учился в России и в Швейцарии.

Милана перестала жевать, ее продолговатое худое лицо собралось в морщины.

— А… Я теперь вспомнила. Он ведь депутат?

— Да.

— Так бы и говорил. А ведь он спал на той же кровати, где ты сейчас спишь, когда приезжал сюда во время избирательной кампании. Никто не хотел его приютить, и мой муж привел его к нам. Как же, как же, помню Габровского. Много лет с той поры минуло, я тогда молодая была, в этих делах не разбиралась. Тогда социалистов по пальцам можно было пересчитать. Погоди-ка, — сказала неожиданно тетка Милана, вскакивая с места, юркнула в свою каморку, находившуюся за очагом, и возвратилась с газетой в руках. — Эту газету, «Освобождение», издавал Габровский. Мой муж не разрешал ее рвать, вот и сохранилось до сих пор несколько номеров.

В это время пришел за коровой Герги — пора на поле, жатва не ждет.

— И я с вами, — сказал Ради, вставая из-за стола.

— Давай с тобой сразу договоримся, — остановила его тетка Милана. — Ну что ты смыслишь в крестьянской работе? Оставайся здесь. За цыплятами присмотришь — и нашими, и Катиниными, уроки свои будешь учить. Этого с тебя довольно. Мы рады, что дома кто-то останется. Нечего хмуриться, тебе экзамены предстоят. Я все знаю, знаю, за что тебя исключили, бабушка Зефира мне все рассказала… Вот сейчас кой-какие дела сделаю и пойду в поле. Мы так порешили: я помогаю Катине, а они — мне.

Милана сняла с огня котел с горячей водой, поднялась наверх. Выскребла добела пол, вымыла окна. Проветрила сенник. Постелила на кровать чистое белье. Обмела паутину, вытерла пыль, а когда все было готово, позвала Ради расставить мебель, как ему будет удобно. Потом повязала голову белым платком, взяла серп и, уходя, наказала:

— Как выучишь свои уроки на сегодня, сходи за водой. Во-о-н там, в низинке, источник…

Оставшись один в доме, Ради обошел сад. Заглянул в пустой хлев, вышел на дорогу и долго глядел на крестьян, шагавших кучками на свои пожелтевшие нивы. Он почувствовал грусть, какую-то пустоту в душе. Не будет ли он в тяжесть этому дому бедняков, в котором очутился волею случая? Ради не знал, как ему следует устроить свою жизнь здесь. Все ему было чужим. Солнце заливало своими яркими лучами поля, нещадно палило с самого утра. Он сел в тени ореха, к которому была приделана калитка, и склонил в задумчивости голову.

В полдень, в самую жару, пришел сын Миланы Спас. Очевидно, в эту пору он всегда возвращался с фабрики. Ради читал, лежа на кровати, и не вышел к нему. Немного погодя калитка снова скрипнула: с коромыслом на плече Спас, прихрамывая, отправился за водой. Ради вскочил. Это было единственное дело, которое ему поручили. Догнав Спаса, он выхватил у него медные котлы. Долгое время, пока перед их домом не поставили колонку, он ходил за водой на Халваджибаир ниже Пейовой пекарни. И хлеб носил на плече в пекарню, когда его замешивали дома… Отчего ж ему и здесь не делать этой простой работы?

Спас заторопился на ниву, чтоб помочь жнецам; он поел наскоро помидоров и сырого перца с брынзой и ушел.

Такой ужасной ночи Ради не помнил. В ушах у него звенело, словно к ним приставил свой кларнет Карамесьо. Где-то совсем рядом наяривал на своей скрипке Воронок, сквозь эти звуки пробивались угрозы пристава. Все его беды произошли из-за ареста, а в участок он попал из-за Илии Хаджипеткова и Острого. Это они были на площади, когда молодежь пела рабочий марш после собрания в клубе. Это они, напуганные событиями в России, подговорили околийского начальника. Ради вспомнил Мамочкина, стоящего в дверном проеме сапожной мастерской, его брань, его сучковатую большую палку. Это они во всем виноваты, эти новоиспеченные толстосумы. От них, этих алчных мерзавцев, ставивших превыше всего деньги и богатство, глумившихся над девушками, подобными Янке, страдает весь болгарский народ, все человечество. Миллионы парней гибли на войне, не познав радостей жизни, не пожив на белом свете. Оставались без рук, без ног, как Тотьо Добруджанче, как Герги и Стефан Денчев. Буржуйские сынки, возвратись с войны — неважно, победителями или побежденными, опять будут играть в теннис, состязаться на скачках. Проиграв состязания, будут ругать своих слуг. Снова будут разъезжать в колясках и автомобилях, строить фабрики и виллы, ходить на балы вроде тех, какие задает фон Маккензен. А крестьяне, рабочие?.. Взять хоть бы Спаса. Не успел воротиться с фабрики, сразу же отправился в поле: с покалеченной ногой, усталый, невыспавшийся, полуголодный. Что принесла ему эта война? Стал ли он богаче? Да, разбогатеют ли когда-нибудь крестьяне, что с рассветом выходят в поле жать хлеб, который военные потом реквизируют у них во имя победы. Чьей победы? Немецких юнкеров, австрийских графов, французских банкиров, английских лордов, итальянских принцев, румынских чокоев, болгарских выскочек и американских гангстеров… Видел ли народ хоть какое-нибудь добро от этих хищников?..

Ради провел пятерней по растрепавшимся волосам, свесил ноги с кровати. Так бы и взял серп из жилистых рук тетки Миланы да и перерезал глотку всем этим гадам. Не в арестантскую был готов сесть, не в тюрьму, которой его пугали, а на виселицу готов пойти, коли понадобится, лишь бы очистить землю от всех кровопийц, лишь бы установилось на всей земле прекрасное коммунистическое завтра. За него он боролся, о нем мечтал и рассказывал товарищам, Марине.

Ради устроился поудобнее на кровати. Представил себе Марину: вот она с погрустневшим лицом читает его письмо. Интересно, по-прежнему ли угнетают ее мысли, которыми она поделилась с ним в последнюю их встречу, все так же ли она озабочена их будущим, испытывает ли прежний страх и, самое главное, колебания? В последнее время он часто улавливал их в ее словах. Он не задумывался серьезно о причине этих колебаний, но сейчас, на расстоянии, ему становилось страшно. «А что, если я потеряю ее?» — с волнением подумал Ради. Такая мысль пришла ему в голову впервые и не показалась нелепой. Марина мечтала о спокойном семейном очаге, где их будет только двое: она и он… Возможно, она права, решил Ради, но тут же постарался отогнать эту мысль, даже потряс головой. Разве счастье возможно, когда кругом столько страданий, разве они смогут быть счастливы, зная, как мучаются люди — вот такие, как эти крестьяне, приютившие его и разделившие с ним последний кусок хлеба?