Стефан Мокрев - Заря занимается

Никола Бабукчиев поговорил с сыновьями. Но что толку? Разве сейчас молодые слушают старших! «Отчего некоторые работают куда меньше тебя, а денег имеют больше, посылают своих сыновей учиться за границу? — спросили они. — А мы даже в Софию не можем поехать. Хотим учиться, хотим жить по-человечески…» Что он мог сказать им на эти слова? У него только сердце сжалось, и он промолчал. Дети были правы. «Раз не могу помочь им деньгами, помогу бюллетенями. На этот раз буду голосовать за коммунистов», — подумал он и бросил зелень кроликам. И все же он не спешил. Полил молодое абрикосовое деревце. Вылил ведро воды под персиковое дерево, наколол дров. Наконец, не выдержал. Умылся, причесал волосы и бороду. Взял в руки трость и застучал подковками башмаков по каменным плитам тротуара. До самой пожарной каланчи никого не встретил. Пожарник Янко караулил бочки с водой и красный насос.

— Доброе утро, сосед. И ты, гляжу, как твои сыновья, рано вышел из дому, — улыбнулся ему пожарник.

— Куда ж они пошли?

— Ради в «полицию», — показал Янко рукой в сторону городской управы. — А Богдан недавно куда-то вниз по улице…

Со стороны клуба-читальни «Надежда» слышалась музыка. Громко стучал барабан. Показалась пестрая толпа людей в чалмах и красных фесках, они шаркали ногами в легких сапогах с задранными носами. С цветком за ухом, в кепке набекрень впереди шагал Гаваза, за ним — музыканты, Ешь-Милок, с большим знаменем на плече, мулла, а позади них — турки из Турецкого квартала. В толпе шел и содержатель корчмы. Других болгар не было видно. Не было и турок побогаче — парикмахеров, лудильщиков, извозчиков. Они не голосовали, блюли свои интересы: еще чего доброго, встретит их клиент, скажет: «Ты не голосовал за наших, значит, ты против меня, и, стало быть, я в тебе больше не нуждаюсь». Мулле-то, небось, легко: конец месяца подойдет — он в карман жалованье кладет.

Никола Бабукчиев пересек сквер у городской управы и обогнал пеструю толпу. У входа, среди расклеенных на стенах красных, лиловых, зеленых, серых лозунгов различных партий, выделялась карикатура, нарисованная коммунистами. Она изображала рабочего с засученными рукавами, выметающего огромной метлой из Народного собрания бородатого Радославова, низенького доктора Данева, пузатого Крыстьо Пастухова с жандармской саблей на поясе, Малинова с огромным носом и короной на голове… Агитаторы еще издали встречали избирателей, предлагали им свои бюллетени, сулили выгодные службы, если их партия придет к власти, улыбались во весь рот, как никогда прежде. Коммунисты вели себя сдержанно, они напоминали людям о том, какие беды постигло отечество по вине продажных правителей, сколько горя пришлось пережить простому люду, их семьям. Увидев, что в толпу турок затесались Гаваза и Ешь-Милок, они собрались настороженно в кучку. Димитр Найденов и художник Йончев встали по обе стороны карикатуры, чтоб не дать хулиганам сорвать ее.

Турецкие музыканты заиграли марш Стамболова. Ешь-Милок свернул знамя. Гаваза и мулла повели толпу к избирательным урнам.

Никола Бабукчиев посмотрел на карикатуру коммунистов и вошел в длинный коридор. Слева, подле лестницы, ведущей в цокольный этаж, разместился участок для жителей прихода церкви св. Богородицы, Асеновой и Малой слобод, Турецкого квартала, а справа — для избирателей, живущих в кварталах, примыкающих к Памятнику повстанцам. Граждане другой части города голосовали в маринопольской школе. Бабукчиев подал свою трость стоявшему у дверей полицейскому, пригладил бороду и смешался с толпой турок. Он увидел своего младшего сына среди дежурных возле занавешенной кабинки. Ради издали наблюдал за ним, а когда он брал конверт для бюллетеней, шепнул ему: «Отец!».

Никола Бабукчиев понял сына. Протянул дрожащую руку к стопке красных бюллетеней, взял один из них и вложил его в свой конверт. Затем сам отыскал свою трость среди множества других тростей и палок, потому что полицейский вышел на крыльцо и кричал коммунистам, чтобы они убрали свою карикатуру, возмущавшую честных и почтенных граждан. Выйдя из управы, Никола Бабукчиев постоял немного у столиков, выставленных перед кафе Аврама, который в белом переднике маялся рядом в ожидании клиентов, и пошел в сторону Баждарлыка. За одним из столиков пил кофе Пеньо Курокито.

— Добрый день, бай Кольо, сядь, ежели время позволяет, — пододвинул Курокито стул Бабукчиеву.

— Что ж, отчего не присесть, — сказал Бабукчиев, снимая с головы соломенную шляпу и кладя ее на столик. — Жарковато сегодня.

— Да-а-а, хорошо, что хоть не так душно, как все последние дни, — отозвался Курокито, — однако же если принять во внимание выборы… Ты уже проголосовал?

— Да, я покончил с этим делом.

— А я еще нет. Прямо тебе скажу, колеблюсь я. Столько нас обманывали, столько нам врали наши старые партийные волки, сам видишь, до чего довели страну.

Никола глянул из-под бровей на собеседника, но промолчал. Не посмел ему довериться. Оба были мелкими чиновниками: он служил в банке, а тот — в суде. Если кто-нибудь узнает, что они голосовали за коммунистов, на другой же день их вышвырнут с работы.

— Вот ребятишкам скоро в школу, а обуть их не во что. Хоть в налымах иль в тряпочных тапочках посылай! Какое у нас с тобой жалованье? Я, бай Кольо, люблю Ради за то, что он меня уважает, — продолжал доверительно Курокито, пододвигая свой стул поближе к Николе Бабукчиеву. — Он всегда со мной при встрече поздоровается — ничего, что я мелкая сошка. Спросит, как я поживаю. И Кисимова, и Богдана люблю. Они меня бесплатно на представления пускают. Молодые еще, но силу имеют. Я за них буду голосовать…

— И то дело, они ведь не просто за власть грызутся, а за идею. Не за богатство борются, а как Левский — за народ. Ступай, раз решил! Я заплачу за кофе…

Дома Николу Бабукчиева встретил накрытый к обеду стол. Возле каждого прибора дочка раскладывала свежие салфетки. Увидев отца, она принесла с кухни большое блюдо с салатом из сладкого перца, помидоров, лука и петрушки, выращенных в их собственном огороде. Вынула из буфета графинчик с ракией.

— Садись, папа.

Никола посмотрел на часы.

— До обеда еще есть время, но рюмочку, пожалуй, выпью. Что-то не верится, чтобы твои братья сегодня возвратились рано. А Ради — тот, может, и совеем не придет.

— Что ж, он целый день голодным будет?

— Он сегодня до конца будет дежурить на избирательном участке. И все другие тоже останутся. Так по закону полагается…

— Хорошо, что я не мужчина. Нас, женщин, эти дела не касаются.

— Настанет время, и вы будете голосовать, — сказал отец, наливая в рюмку трявненскую сливовицу. — А где мать? Бабушка Зойка пришла?

— Они в саду, я сейчас их позову.