Стефан Мокрев - Заря занимается

На перроне станции Левский было черным-черно от людей. Бастующие железнодорожники окружили паровоз со всех сторон. Кто-то выпустил пар из котла, и он со страшным шипением стал вырываться наружу. На глазах у солдат, сопровождающих поезд, несколько человек нырнули под вагоны и расцепили их. Крестьяне, третий день стоявшие со своими подводами у пакгаузов, начали роптать, угрожая, что побросают мешки с зерном прямо на рельсы. Неповоротливые в своих торчащих торчком накидках с капюшонами, они сердито размахивали стрекалами. Пассажиры из придунайских сел, захваченные на станции стачкой, умоляли начальника позволить им сесть в фургон, а потом, так и не получив ответа и никого больше ни о чем не спрашивая, забрались внутрь. Поручик пошел в местный полицейский участок. По всему было видно, что заваривается большая каша. Ради отправился с забастовщиками, которые шумной гурьбой ввалились в ближайшую пивную.

— Старший полицейский привел с собой своих людей. Офицер строит солдат, — крикнул в дверях запыхавшийся стрелочник.

— Пусть попробуют. Война кончилась, времена нынче не те, — стукнул кулаком по столу железнодорожник с кантами на рукавах.

— Коли прикажешь, начальство, мы и рельсы разберем…

— Нет. Они завтра могут нам понадобиться. Железная дорога принадлежит народу, а не царю… Не выпить ли нам, товарищ, по такому случаю, а?

Ради подсел к возбужденной компании, положил в шапку, которая ходила по кругу, свой лев. Содержатель пивной засуетился. Зажег лампы, сунул несколько поленьев в печку и полез в подвал за кислой капустой, вытащил бутыль ракии.

От телогрейки соседа пахло машинным маслом, лицо его было темным от въевшейся в кожу копоти. Напротив него помаргивал от дыма самокрутки, которую он сжимал в корявой руке, тщедушный человечек. Начальник крутил головой в узком воротнике куртки, время от времени поглядывая на дверь, чтобы узнать, что делается там, в его хозяйстве, которое он знал как свои пять пальцев. Тормозной недовольно глядел из-под насупленных бровей; ногти у него на пальцах были изъедены тяжелыми тормозами на спусках. Крановой свирепо таращил глаза. Стрелочник нервно потирал руки, злился, что кто-то другой сейчас переводит стрелки. Эти люди имели право заявить: «Железная дорога принадлежит нам!».

— Ты, друг, откуда будешь? — обратился к Ради начальник.

— Из Тырново я. Хочу до Софии добраться…

— Когда кончится стачка.

— Когда кончится, — согласился Ради. — Главное, чтоб она была успешной!

— Тогда пей, твое здоровье! А приедешь в Софию, расскажи там всем, что без телеграфа, без железной дороги государственная машина застопорится. Так-то вот! Ну, а как там, в вашем краю?

— Как и здесь. Ваш брат-транспортник повсюду крепко держится. Говорят, и шахтеры Перника забастовали…

— И правильно. Борьба-то у нас общая. Мы не саботажники, мы просто хотим жить по-человечески.

Поезд вышел со станции в полночь, стуча колесами по замерзшим рельсам, безо всяких причин подолгу стоял на полустанках, а один раз — посреди поля, и только на второй день прибыл в Софию.

Ради сразу же отправился в Народный дом возле Расписного моста, где предполагал отыскать Николу Габровского. Его провели на второй этаж большого здания, в строительство которого в свое время и он внес свою лепту — до сих пор у него хранились «кирпичики», как назывались тогда в обиходе талоны, выдававшиеся вместо квитанций. Ради сел на один из стульев в просторной пустой комнате, все убранство которой составляли небольшой письменный стол да рогатая вешалка в углу. Голая электрическая лампочка освещала своим тусклым светом непокрытый пол с облупившейся местами краской и высокие окна без занавесок.

Дверь в соседнюю комнату отворилась. Вошел невысокий плотный человек. Большая с проседью борода спускалась на грудь со смуглого благородного лица. Умные глаза светились улыбкой Ради поднялся навстречу вошедшему: перед ним стоял сам Дед — Димитр Благоев. Он протянул Ради руку, взял стул, стоявший за письменным столом, поставил его перед Ради и сел. Колени его упирались в колени молодого человека.

— Мне сказали, что вы прибыли на так называемом пробном поезде, который привели штрейкбрехеры. Как доехали? Как держатся наши товарищи, все так же ли сильны духом? Расскажите мне, пожалуйста, обо всем подробно, — забросал его Дед вопросами и скрестил руки на груди, ожидая ответа.

Ради начал с самого начала. Рассказал о метели, о браконьере, который вез тайком дрова из леса, о толстяке-дежурном на горнооряховской станции… Однако тут же смутился, решив, что это не интересно Деду. Ободренный его улыбкой, он продолжил свой рассказ. Отметил, что фактически поезд вели военные — штрейкбрехеры оказались ни к чему не способными. Подробно описал все, что случилось на станциях Левский и Мездра: на последнюю составу пришлось вернуться, так как в туннелях не было освещения, а в одном из них кроме этого обнаружили шпалы на рельсах. Передал свой разговор с железнодорожниками в пивной.

— Так… хорошие новости вы нам привезли, — задумчиво сказал Дед, прикрыв глаза. — Спасибо вам! А теперь ступайте вниз и пообедайте в нашей столовой. Там, кстати, сейчас обедает ваш депутат, товарищ Никола Габровский.

Столовую найти было нетрудно. Из подвального этажа тянуло запахом еды, вниз по лестнице туда спускались люди. Ради пошел за ними и оказался в низком помещении с длинными столами без скатертей. За небольшим столиком у самой кухни Ради увидел Николу Габровского и подсел к нему. Разговор между ними начался сразу же, без предисловий. Габровский расспрашивал его о ходе стачки. Ради отвечал ему, с аппетитом хлебая суп. Рассказывал гораздо свободнее и подробнее, чем недавно Димитру Благоеву. Габровского интересовало и положение в Тырнове.

— А Иван Панайотов тоже среди забастовщиков?

— Почему вы в нем сомневаетесь, товарищ Габровский? Только начальник почты, уборщица и почтальоны не принимали участия в забастовке…

— Хорошо, хорошо… В этом нет необходимости. Впрочем один из почтальонов, кажется, наш товарищ?

София не произвела на Ради особого впечатления. Может быть, потому что стояла зима. Улицы в квартале Ючбунар, где жил его брат, были грязные, темные. Электрические фонари не горели. Тротуаров не было. Мостовая кончалась у моста. Жители квартала, кляня городские власти и все на свете, проводили досуг в корчмах, провонявших дешевым кислым вином и табачным дымом.

Комната брата не отапливалась, но была уютной. Богдан часто отсутствовал: разъезжал по окрестным селам с театральной труппой, а вернувшись в Софию, часами просиживал в подвальчике «Широка механа», где бродячие актеры вершили суд над знаменитостями Народного театра, поднимали на пьедестал и низвергали таланты, обсуждали новые турне.