Стефан Мокрев - Заря занимается

«Позор!» — откликнулся народ на площади. «Позор!» — прокатилось эхом по улице.

— …Испугавшись гнева народа, правительство капитулировало перед странами Антанты. Оно призвало на помощь иностранные войска, чтобы они защищали интересы болгарских капиталистов. Верно, народ страшен в своем гневе, он требует наказать виновных, поднимается на бунты, восстает… — разжигал негодование в сердцах слушавших его сограждан Габровский.

— Подняв голос протеста против несправедливого Нёйиского договора, мы стали главным врагом правительства. Оно называет нас предателями за то, что мы требуем создать и создадим наше народное рабоче-крестьянское государство по подобию русского социалистического государства… — заявлял от имени партии и народа Ангел Вырбанов.

«Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!» — кричали на улице. «Да здравствует революция!» — вторили на площади.

Со стороны памятника показалась траурная демонстрация местного гарнизона. На колыхавшемся спереди знамени 18-го полка выделялся черный креп. За знаменем шли полковой командир со своим адъютантом. За ними — шеренга младших офицеров. Далее следовала рота солдат, которых вели капитан Златев и поручик Велизаров.

«Войска! Войска!» — раздался чей-то голос, и толпа заволновалась. Околийский начальник перешел на другой тротуар, пристав окружил митинг конной стражей. Народ насторожился.

— Спокойно, товарищи! — воскликнул Габровский.

— Дайте дорогу знамени! — приказал Вырбанов.

В то время как люди расступались, давая дорогу войску, полковник выхватил пистолет и выстрелил в Ангела Вырбанова. Тот схватился за голову обеими руками, пошатнулся и упал на руки товарищей. Последовал второй выстрел… третий. Это был сигнал к разгону митинга. Капитан дал команду «Огонь!». Рота подняла винтовки и выстрелила в воздух. Ждавшая сигнала конная стража налетела на толпу. Офицеры стреляли в людей в упор, от них не отставали и агенты в штатском. Возле трибуны упал человек. Послышались крики: «Убили! Убили!». В другом конце кто-то стонал: «Ранили!».

Илия Хаджиславчев сошел с тротуара и принялся колотить людей палкой. Вдруг перед ним оказался Ради Бабукчиев. Взгляды их встретились. Хаджиславчев замахнулся, но тут на помощь Ради подоспел возчик Мильо, схвативший в железное объятие озверевшего богача. Ради отшатнулся и ударил Хаджиславчева, тот упал, но и лежа продолжал с криками и бранью раздавать удары во все стороны. Услышав голос отца, сын выпустил в толпу всю обойму и повел за собой капитана Златева и поручика Велизарова. Площадь опустела. Только группа молодежи стойко сражалась с полицейскими возле клуба, да стайка юношей пыталась задержать народ у городской управы. Трое офицеров побежали к ним с саблями наголо. Женщины с визгом рассыпались в стороны, мужчины скрылись в управе. Остались лишь Ради Бабукчиев, Чоканов и Хаджиев. Офицеры вложили сабли в ножны, широко расставили ноги посреди опустевшей улицы и все трое одновременно выстрелили. Хаджиев схватился за левую руку, охнул и побежал. Чоканов упал. Ради добежал до большого деревянного дома и ухватился рукой за дверное кольцо. Поручик Велизаров выстрелил во второй раз. Пуля просвистела у самого уха Ради в то время, когда он перепрыгивал через высокую ограду чужого сада.

Велико-Тырново погрузилось в печаль. Полицейские участки были переполнены арестованными, больницы — ранеными и искалеченными. В аптеках несколько дней подряд перевязывали легко пострадавших. Размеренно и громко городские часы пробили двенадцать. Ради приоткрыл калитку, прислушался, оглядел улицу, чтобы удостовериться, что опасность миновала. На улице не было ни души. Он осторожно двинулся вдоль стены соседнего дома, в котором находилась адвокатская контора Габровского. Все стекла в окнах конторы были разбиты. Он отодвинул белую занавеску и увидел торчащие из-под скамьи ноги писаря.

— Бай Драгостин, отопри.

Писарь шевельнулся. Из-под скамьи высунулось его испуганное лицо. Он ползком добрался до двери и отпер ее.

— Я все видел. Ты ранен? Попей водички, — забормотал он, наливая из графина воду в стакан.

— Где Габровский?

Драгостин пожал плечами. Он видел его в последний раз на лестнице, ведущей к площади, где Гаваза встречал бегущих людей и бил всех наотмашь кастетом. Больше он ничего не знает. Ради устало опустился на скамью. Зашарил по карманам в поисках сигарет. Видно, выронил их в суматохе. На тротуаре послышались ровные шаги, дверь открылась, и на пороге показался Габровский.

— Хорошо, что вы здесь, товарищ Бабукчиев, — с усилием сохраняя хладнокровие, сказал Габровский, кладя шляпу на стол. Затем все так же спокойно продолжал: — Стефан Денчев арестован, Иванов арестован… Мы спрятали раненого Вырбанова у стрелочника. Он отправит его первым же поездом в Софию. Я обращусь с протестом в парламент. Военные совсем обезумели. Вам что-нибудь известно об остальных? О комсомольцах…

Ради Бабукчиев рассказал обо всем, что знал.

— Пойдемте со мной. Посмотрим, что можно сделать, чтобы освободить арестованных, — сказал Габровский и надел шляпу.

Спустя минуту они быстро шагали к первому полицейскому участку.

Марина пошла к Бабукчиевым, но Ради еще не возвратился; родители его были в большой тревоге. Марина пробыла у них недолго. Ей неудобно было оставаться в доме, где даже собака беспокойно слонялась по двору в ожидании друга, враждебно поглядывая на нее, словно она была виновата, что его до сих пор нет.

На следующее утро в инженерной службе тоже обсуждались новости, о которых говорил весь город. Марина отметила про себя, что ее сослуживцы обвиняли во всем военных и полицию. Всегда сдержанные, дрожащие за свои места — особенно сейчас, ввиду больших сокращений в армии и того предпочтения, которое хозяева отдавали бывшим офицерам, пользовавшимся у властей особым доверием, — сегодня они наперебой припоминали ужасные подробности. Марина слушала их с деланным безразличием, не отрываясь от работы, однако ее бледное лицо выдавало беспокойство. Оно перешло в настоящую тревогу, когда после обеда рассыльный шепнул ей на ухо:

— Уволен Ради Бабукчиев…

Марина вздохнула. Еще одна надежда угасла. С трудом дождавшись конца рабочего дня, она незаметно выскользнула из опротивевшей ей канцелярии со скучными полками для чертежей вдоль стен, с четырьмя, поставленными впритык друг к другу столами. Она задыхалась в воздухе, пропитанном запахом бумаги, туши и чернил, и едва выносила ругательскую воркотню начальника, встревоженного ростом влияния коммунистов, которых он ненавидел.

Марина пошла на Царевец. На первой скамейке сидел телефонист Иван Панайотов, с которым Ради дружил в последнее время.