Барбара Кингсолвер - Библия ядоносного дерева

— Фрэнк, Джанна, — испуганно произнесла мама. — Я со своей стороны… — Голос у нее сорвался. — Ради девочек, я бы хотела…

— Чего бы ты хотела, Орлеанна? — Отец по-прежнему стоял в дверях, и мы видели его лицо. Его выражение напоминало выражение лица злобного мальчишки, намеревавшегося разбить кукол кирпичом. — Что такое ты собиралась сказать?

Миссис Андердаун бросала на мужа тревожные взгляды, словно вопрошая: «Боже, что же будет дальше?»

— Натан, вероятно, никакого перехода не будет, — нервно возразил мистер Андердаун. Папино имя он произнес так, как рявкают на разбушевавшегося пса, желая его приструнить. — Майноры, по нашему совету, отказались от контракта. Полагаю, эта миссия снова заработает нескоро.

Папа стоял, уставившись на деревья так, будто не слышал ни своей бедной испуганной жены, ни всего того, что ему сообщили. Он скорее предпочтет, чтобы мы погибли один за другим, чем послушается кого-нибудь, кроме себя. Пройдут годы, прежде чем сюда пришлют кого-нибудь другого, думала я. Годы! Господи, сделай так, чтобы дерево упало на него и размозжило ему голову! Позволь нам убраться отсюда прямо сейчас!

Миссис Андердаун услужливо поддержала мужа:

— Мы сами готовимся к отъезду.

— Да-да, — подхватил тот. — Пакуем вещи. Много лет мы называли Конго своим домом, как вы знаете, но возникла чрезвычайная ситуация. Натан, похоже, вы не отдаете себе отчета в том, насколько все серьезно. Видимо, посольство эвакуируется из Леопольдвиля.

— Я все прекрасно понимаю, — ответил папа, неожиданно поворачиваясь к нему лицом.

В своих защитных брюках и белой рубашке с закатанными рукавами, он напоминал обычного трудягу, но вот он воздел руку над головой, как делал это в церкви, чтобы произнести благословение.

— Одному Богу ведомо, когда придет утешение. Но Он точно знает. И Его милостью мы будем продолжать свое служение.

Ада

«Как много зависит от красной тачки, от капель дождя на колесах и белых цыплят у сарая». Вот и все стихотворение, оно написано врачом-педиатром Уильямом К. Уильямсом. Белых цыплят у сарая от капель дождя на колесах красной тачки от как много зависит. Красной от! Много зависит! Как!

Мне особенно нравится имя, туда-сюда: Уильям К. Уильямс. Он написал это стихотворение, ожидая смерти ребенка. Я хотела бы стать врачом-поэтом, если случайно доживу до зрелого возраста. Впрочем, я никогда не представляла себя взрослой женщиной, а в нынешней ситуации это вообще напрасная трата воображения. Но если бы я была врачом-поэтом, то все дни напролет проводила бы с людьми, которые не пробегали бы мимо меня, а потом отправлялась домой и писала что хотела об их внутренностях.

Мы ждем, что случится дальше. Здесь, в Киланге, ожидание смерти ребенка не подходит для написания стихотворения: недостаточно времени. Почти каждый день — новые похороны. Паскаль больше не приходит поиграть, потому что его старший брат умер и он нужен дома. Мама Мванза, не имеющая никакой поддержки, потеряла двоих младших. Раньше нас удивляло, что у всех так много детей — шесть, восемь, девять… Но сейчас вдруг стало ясно, что ни у кого их не достаточно. Они заворачивают маленькие тельца в несколько слоев ткани, как большие головки козьего сыра, и выставляют перед домом под погребальной аркой, сплетенной из пальмовых ветвей и цветов плюмерии, источающих тяжелый сладкий запах. Матери ползут на коленях. Они долго пронзительно кричат и с подвыванием поют высокими дрожащими голосами песни, похожие на плач умирающих от голода детей. Слезы текут у них по щекам, и они простирают руки к своему умершему ребенку, однако не дотягиваются до него. Потом мужчины уносят тело в гамаке, закрепленном на двух шестах. Женщины следуют за ними, продолжая выть и простирать руки. Они проходят мимо нашего дома дальше — в лес. Папа запрещает нам смотреть на это. Его мало интересуют трупы — только неспасенные души. По большому счету там, на небесах, каждая из них — очко не в его пользу.

Если верить моим учителям из воскресной баптистской школы, ребенок не попадет в рай только потому, что родился в Конго, а не, например, на севере Джорджии, где он мог бы регулярно посещать церковь. Это было камнем преткновения и на моем собственном хромом пути к спасению: допуск в рай зависит от того, какой жребий выпал тебе при рождении. В пятилетнем возрасте в воскресной школе я подняла здоровую левую руку и, исчерпав месячный запас слов, задала этот вопрос мисс Бетти Нейджи. Родиться в непосредственной близости от священника, как я полагала, — счастливый случай. Неужели Господь Бог спасает души вот так, наугад? Он обрекает многих детей на вечные муки лишь потому, что они родились язычниками, и вознаграждает других за привилегию, какой они ничем не заслужили? Я ожидала, что Лия и другие ученики ухватятся за данный очевидный вопрос и поддержат его бурным потоком слов. К моему разочарованию, они этого не сделали. Даже моя сестра-близняшка, а она уж точно должна знать, что такое незаслуженная привилегия. Это было до того, как нас с Лией признали способными, я тогда еще была Бессловесной Адой. Тупой, покрытой сыпью, объектом привычных насмешек и частых ударов наперстком по голове. Мисс Бетти отправила меня в угол до конца урока — молиться о своей собственной душе, стоя коленями на жестких крупинках риса. Встав наконец с колен, в которые вре́зались острые рисинки, я, к удивлению, осознала, что больше не верю в Бога. Другие дети, судя по всему, продолжали верить. Когда я хромала на свое место, они отводили взгляды от испещренных точками колен грешницы. Как они могли даже не задумываться о дарованной им благодати? Увы, мне не хватало их уверенности. Я потратила больше времени, чем средний ребенок, размышляя о несчастливых случайностях рождения.

С того дня я перестала повторять как попугай слова «О Господи!», «Любовь Божия» и начала произносить на своем обратном языке: «Идопс ого!», «Я и жоб вобюл».

Теперь я нашла язык, даже более циничный, чем мой обратный: в Киланге слово «нзоло» употребляется минимум в трех разных смыслах. Оно означает: самый любимый. Или: толстая желтая личинка, которую ценят в качестве приманки. Или: разновидность карликовой картошки, иногда ее продают на базаре гроздьями, и картофелинки свисают с корней, как узелки на веревках. Так что же мы имеем в виду, когда во всю мощь своих легких поем в церкви: «Папа Нзоло!» К кому взываем?

Думаю, к богу карликовых картофелин. Тому, другому «Самому Любимому», живущему на севере Джорджии, похоже, нет дела до килангских детей. Они умирают. Умирают от какакака — болезни, которая превращает тела в маленькие черные кувшинчики, опрокидывает их и выливает все жидкое содержимое. Проливные дожди разносят болезнь по ручьям и рекам. Каждый человек в этой деревне, как мы выяснили со временем, знает о гигиене больше, чем мы. Когда мы стирали или плавали в речке, необходимо было соблюдать правила: стирать только ниже по течению, там, где лесной ручей впадает в крокодиловую реку. Купаться на середине потока. Воду для питья брать выше деревни по течению. В Киланге это облечено в форму религиозных обрядов, это их крещение и причастие. Даже испражнение регулируется африканскими богами, позволяющими делать это в кустах, которые папа Кувудунду освятил для данной цели, — и не сомневайтесь, он выбрал для этого места, наиболее удаленные от тех, где берут питьевую воду. Наша уборная находилась на нейтральной территории, но что касается купания и стирки, то мы долго оставались в неведении. Надругались над старыми божествами всеми возможными способами. Мы поем: «Папа Нзоло!», а я думаю: интересно, какие еще новые, отвратительные грехи мы совершаем каждый день, высоко держа голову в своем святом невежестве, грехи, от каких наши соседи ахают, прикрывая рты руками.