Барбара Кингсолвер - Библия ядоносного дерева

Я едва не оглохла от поднявшегося рева.

Ада

Орепе онсарк ондо. Как много зависит от одного красного пера, которое я увидела, выйдя из уборной.

Раннее утро. Петушино-красное небо, туманный воздух. Длинные тени будто разрезают дорогу, ведущую в никуда. День независимости. 30 июня.

Интересно, знает ли здесь кто-нибудь про новую свободу? Эти женщины в длинных обмотанных вокруг пояса тряпках, сидящие на корточках, широко разведя колени, и бросающие пригоршни перцев и маленьких картофелин в шипящие сковороды, стоящие на огне? Дети, испражняющиеся в кустах обильно или слабо, в зависимости от состояния своего здоровья? Одно красное перо в честь торжества. Никто, кроме меня, его пока не видел.

Когда поэтесса Эмили Дикинсон пишет: «Надежда — нечто с перьями», я всегда представляю круглый предмет — мяч, в который я никогда не смогу играть, — утыканный перьями, как мандариновое саше с красными перышками. Я рисовала ее много раз — Надежду! — задаваясь вопросом: как я, однорукая, сумею поймать ее, если она спустится ко мне с неба? И вот она спустилась, и частичка ее лежит возле нашей уборной — одно красное перо. В честь праздника я наклонилась, чтобы поднять его.

Во влажной траве я заметила еще один красный лучик и протянула руку за ним. Так, следуя от одного к другому, я находила красное, а потом серое: растопыренные, как пальцы, пучки длинных перьев с остатками хрящей и кожи. Пушистые бледные перышки с грудки хохлатыми холмиками. Метусела.

Наконец наступил День независимости для Метуселы и для Конго. Бог пернатых, избави меня от этого дня. После проведенной в клетке жизни, лишенной полета и правды, воцаряется свобода. После долгих лет медленного приготовления к безвинной смерти мир уже принадлежит им. Избави от хищников, которые разорвут меня, отдерут грудь от грудной кости.

Настигнутый виверрой, шпионящим, высматривающим, голодным, более сильным существом, Метусела освободился от своего плена. И вот что он оставил миру: серые и красные перья, разбросанные по влажной траве. Только это — и ничего больше; сердце-обличитель [55] Название рассказа Э. А. По. , обличитель хищника. Ничего из того, чему попугай научился в доме хозяина. Лишь перья, без мячика Надежды внутри. Перья — и ни единого слова.

Орлеанна Прайс

Остров Сандерлинг, Джорджия

Послушай меня, маленький зверек. Суди меня как хочешь, но сначала выслушай. Я — твоя мать. То, что с нами произошло, могло случиться где угодно, с любой матерью. Я не первая мать на земле, кому довелось увидеть свою дочь в чужой власти. Испокон веков были и вечно будут такие отцы, как Натан, которые просто не знают иного способа отношения к дочери, кроме как владение ею, как участком земли: обрабатывать ее, вспахивать, поливать ужасным ядом. Каким-то чудом это заставляет девочек расти. Они вытягиваются на бледных тонких стебельках своих желаний, как подсолнухи с тяжелыми головками. Ты можешь заслонять их телом и душой, стараясь впитать в себя этот ядовитый дождь, однако они все равно тянутся к отцу. Непрестанно склоняются к его свету.

Жена может мысленно поносить такого человека всеми проклятиями, какие знает. Но она не должна кидать в него камнями. Камень пролетит сквозь него и ударит ребенка, сотворенного его воображением, лишив глаза, языка или протянутой руки. Бесполезно. В этой борьбе у жены нет оружия. Существует множество законов природы и человеческих, однако они не на твоей стороне. Руки слабеют, в сердце остается пустота. Ты понимаешь, что та, кого любишь больше всего на свете, выросла из дьявольского семени. И это ты позволила ему посеять его.

Наконец наступает день, когда дочь может уйти от такого человека — если ей повезет. Его же жестокость обращается против него внутри нее, и она отвергает его и больше с ним не разговаривает. Вместо этого она начинает разговаривать с тобой, своей матерью, с возмущением требуя ответа: как ты могла ему позволять? Почему?

Существует много ответов. Все они безупречны, но недостаточно хороши.

Что я имела? Никаких денег, это уж точно. Ни влияния, ни друзей, к каким я могла бы обратиться, никакой возможности одолеть те силы, которые управляют нашими жизнями. История не нова: я была низшей силой.

Было еще кое-что, как ни ужасно в этом признаваться. Я привыкла считать, что Бог на его стороне. Наверное, это звучит безумно? Но я действительно в это верила. Боялась его больше, чем можно бояться просто мужчину. В нем я боялась Его, любила Его, служила Ему, зажимала руками уши, чтобы не слышать его слов, которые звенели у меня в голове, даже когда он находился далеко или спал. Бессонными ночами я обращалась за утешением к Библии, но получала то же самое. «Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» [56] Бытие 3:16. .

Боже! Если эта Библия короля Якова застанет тебя в неподходящем расположении духа, то может совершенно спокойно заставить тебя захотеть выпить яд.

Мое падение не было предопределено. Я росла, не ожидая ни похищения, ни спасения. В каком-то смысле у меня было счастливое детство. Мать умерла, когда я была еще довольно мала, и, конечно, лишенной матери девочке чего-то недоставало, но я считаю, что такая девочка обладает свободой, неведомой другим дочерям. Ее некому посвящать в женские особенности жизни, и звезда будущих возможностей продолжает подмигивать ей на горизонте.

Джексон, Миссисипи, во времена «Великой депрессии» мало чем отличался от Конго тридцать лет спустя, разве что в Джексоне мы знали людей, у которых всего было в избытке, и это поднимало бурю в душе́. В Киланге люди ничего не знали о том, что они могли бы иметь. Холодильник? Стиральная машина с сушкой? Скорее они представляли, что дерево вытащит корни из земли и отправится печь хлеб. Им и в голову не приходило жалеть себя. Только когда умирали дети, они выли и рыдали. Каждый испытывал бешеное чувство несправедливости, а в остальном были довольны судьбой.

Так же происходило и со мной в детстве, выпавшем на годы «Великой депрессии», я была так же наивна. Пока меня окружало лишь то, что было хорошо известно, я спокойно брала от жизни все то, что она могла мне предложить. Очень хорошенькая девочка, потом красивая девушка, я шла по жизни своей маленькой тропкой. Мой отец Бад Уортон был окулистом. Мы жили на окраине Джексона, в захудалом поселке, называвшемся Жемчужиной. Папа принимал пациентов в задней комнате, где стояли металлические шкафы со вложенными в ячейки линзами, которые позвякивали, как подвесные колокольчики, когда выдвигали или задвигали ящики. В передней части дома мы держали магазин. Приходилось, поскольку в тяжелые времена у людей резко «улучшается» зрение, во всяком случае, становится достаточно хорошим, чтобы не обращаться к окулисту. В этом магазине мы торговали продуктами, которые мои кузины привозили со своего огорода, а также галантереей и немного амуницией. В общем, со скрипом, перемогались. Жили мы наверху. Бывали моменты, когда нас там собиралось одиннадцать человек: кузины из округа Ноксаби, дядья, приезжавшие и уезжавшие в зависимости от времени сбора урожая, и моя старая тетушка Тесс. Она заменяла мне мать, если я нуждалась в матери. Тетушка Тесс любила повторять: «Милая, парад не парад, но когда идешь по улице, расправляй плечи и следи за походкой». И в это мы все верили.